Никто бродил по улицам и переулкам на протяжении нескольких часов. На железных воротах некоторых домов еще висели яркие бусины Марди-Гра, оставшиеся с весеннего карнавала, – праздничные гирлянды, которые приветствовали его дома. Он снял одну нитку бус и повесил себе на шею.

Он зашел в собор Святого Людовика с его головокружительно высоким куполом и тысячами свечей, мерцающих в приглушенном свете, что струился сквозь узкие витражи. В магазинчике сувениров при соборе он прикарманил четки, которые тоже повесил себе на шею вместе с бусами Марди-Гра. Две нитки бус тихонечко стукались друг о друга – извращенный союз святости и нечестивого буйства.

В кафе «Дю Мунде» Никто выпил кофе с молоком. Потом он пошел на набережную и долго смотрел на мутную реку, вода в которой казалась почти коричневой. Там, на дне, лежат кости моей матери, – думал он. – Они не покоятся с миром. Поток тащит их за собой, они бьются о камни на дне и рассыпаются в пыль… они не покоятся с миром.

А потом, когда тени на улицах стали длиннее и гуще, Никто решил, что пора возвращаться к Кристиану. Он не заметил человека с усталыми глазами, который следил за его продвижением. Дело близилось к ночи. Скоро все проснутся. Может быть, сегодня ночью Кристиан пойдет веселиться с ними или придумает себе какое-нибудь другое развлечение – сейчас, когда ему больше не нужно работать, он волен сам распоряжаться своим временем.

– Мы добываем деньги по-другому, – холодно отозвался Зиллах, когда Кристиан завел разговор о том, что ему, может быть, стоит устроиться на работу в какой-нибудь бар.

Они будут бродить по Французскому кварталу, перебираясь из бара в бар, будут шататься в обнимку по улицам, громко распевая песни. В компании Молохи, Твига и Зиллаха Никто не надо боятся, что его не будут обслуживать в барах. Ему очень понравился шартрез – ароматный, пьянящий, волшебный. Этот вкус почему-то казался ему знакомым. Как будто он пил ее в детстве, вместо материнского молока – эту обжигающую зелень. Он уже себя чувствовал так, как будто прожил в этом городе всю свою жизнь.

Он даже не сомневался, что здесь любая кровь будет вкусной и сладкой. Никто с удивлением осознал, что он очень голоден. Очень. Память о крови Лейна больше не отдавалась в душе виной. Он помнил только густой мягкий вкус, помнил тепло, разливавшееся у него внутри… помнил, как кровь вливалась ему в рот с каждым биением самой жизни. Теперь смерть Лейна казалась такой далекой. Как будто это случилось совсем в другой жизни. Давным-давно.