Игла приблизилась к шее. Я дернулся в железных объятиях Саллиса, и Гвиллем остановился: убивать меня ему не хотелось, по крайне мере, пока не отвечу на оставшиеся вопросы.

— Держи его крепче! — прохрипел он.

Саллис схватил меня за шею и придавил всем телом, стараясь максимально ограничить движения.

Естественно, подобными маневрами я лишь пытался выиграть побольше времени и работал легкими, словно кузнечными мехами, чтобы сделать побольше глубоких вдохов до тех пор, пока игла не проткнула мою кожу, и большой палец Гвиллема не нажал на поршень.

На сознание упал красный занавес, потом, через секунду, черный. Нет, это не занавесы, а кирпичные стены! Я провалился в забытье, фактически не ощутив силу удара.

* * *

Пробуждение получилось медленным и болезненным. Кровоточащие обрывки мышления стекались, подобно капелькам ртути, и ультрахолодными озерами заливали фрактальные пустоты мозжечка.

Первым появилось «я», одинокое, ничем не подкрепленное. Просто я. Кто я? Где я? Хотя какая к черту разница? Абсолютно никакой! Дурацкое «я», кем бы оно ни было, подождет. Где-то рядом притаилась боль, поэтому хотелось спрятаться: вдруг не найдет?

Минутой или часом позже откуда-то вытекло «живу» и прилепилось к «я». Я живу. Значит, я думаю.

Итак, мое сознание, пузырясь, пробивалось сквозь химическую тину анестезии. Независимо от воли, оно мучительно возрождалось в холодной темной комнате, которая будто накренилась. Нет, дело не в комнате, а во мне. Я лежал под странным углом — щека у пола, ноги почему-то наверху. Так и не разобрав, в чем проблема, я закрыл глаза.

По-крайней мере я был жив и не утратил способности мыслить. Поврежден ли мозг? Откуда мне знать? Скорее всего вместе со значимым количеством синапсов человек теряет способность осознавать наличие проблемы. Так что, вероятно, тяжелая пульсирующая боль в глубине черепной коробки — это добрый знак. Выходит, там еще достаточно нервных окончаний, худо-бедно выполняющих свою работу.

Сыворотки правды относятся к группе обезболивающих. В основном это стимуляторы, которые вводят для того, чтобы вырубить сознание больного, а затем резать, кроить и шить его тело, не опасаясь бурной реакции мозжечка. С помощью учащенного дыхания я надеялся извлечь максимум из введенной Гвиллемом дозы и как можно скорее. Очень хотелось пролететь мимо фазы ассоциативного поноса прямо в забытье. Наверное, у меня получилось: по крайней мере болтовни своей я не помнил. Хотя, кто знает, вдруг от этого препарата случаются провалы в памяти?

Разлепив глаза, я не увидел ничего. Либо случился приступ истерической слепоты, либо я находился в абсолютно темном помещении. Попробовал шевельнуться — безрезультатно. Удалось лишь поднять голову, но это оказалось ошибкой: пульсирующая боль усилилась. Я открыл рот, чтобы выругаться, но язык почему-то прилип к высохшему нёбу.