…Селиверстов объявился в трактире в начале девятого утра, когда содержимое трех пузатых посудин, в объеме, летальном для обычного человека, уже плескалось в моем желудке. Однако, как раз перед его приходом я на своих ногах сумел добраться из уборной, оставив тесную кабинку с осклизлой дырой в полу насквозь пропитанной ядреным сивушным духом, впервые за все время существования сортира напрочь перебившим неистребимый аммиачный смрад, источаемый испражнениями его бесчисленных посетителей.

Полицейский устало плюхнулся на стул напротив меня, окинул угрюмым взглядом незатейливую сервировку, затем приподнялся и схватил с соседнего столика порожний винный фужер. Дунул внутрь, избавляясь от несуществующей пыли, и наполнил его на треть водкой. Я, следуя его примеру, вылил остатки из бутылки в свою рюмку.

– Прими господь душу невинную, – Селиверстов едва слышно выдохнул и скорбно сгорбился, не отрывая глаз от несвежей скатерти. Потом нервно закинул голову и долго глотал, дергая плохо выбритым кадыком, пока не допил все до капли.

Опрокинув в рот свою стопку и покачав на весу бутылку, убеждаясь, что она пуста, я вяло махнул рукой официанту, а когда тот подскочил, буркнул, пристукнув указательным пальцем по столу:

– Еще, и поживей.

Замотанный пожилой мужик, с запавшими от усталости глазами и развалившимися по бокам жидкими сальными волосами, замешкался, вопросительно глядя на околоточного. Селиверстов же подался вперед и вполголоса, проникновенно произнес:

– Будет тебе, Степа. Пойдем-ка лучше ко мне. Чай и ты не железный, пора бы и дух перевести.

Мазнув невидящим взглядом по лицу полицейского, я злобно скрипнул зубами и прикрикнул на официанта, одновременно швыряя на стол извлеченную из нагрудного кармана четвертную купюру:

– Ты чего, шестерка, заснул? Шевелись, убогий, пока по роже не засветил!

Половой испуганно вздрогнул, и едва не обронив низко свесившийся рушник, втянул голову в плечи. Затем, виновато покосившись на околоточного, бегом кинулся к стойке. Но Селиверстов, нудно канюча, никак не желал отставать:

– Не казнил бы ты себя так. Прошлого все равно не вернешь, судьбу не обманешь, а мертвых не воскресишь. И кому будет лучше, если ты здесь загнешься, опившись, как последний забулдыга? Пошли уже, а?

Слушая его вполуха, я сгреб со стола поданный взбодрившимся официантом штоф, и, не обращая ни малейшего внимания на протянутую сдачу, поднялся, уронив стул. Покачиваясь на неверных ногах, всем телом развернулся к околоточному и, отмахнув свободной рукой, прохрипел:

– Домой… Ко мне домой…