И вот пришло время Стаса. Халли дал «добро», и испанец Ансельмо берет его в следующий полет.

Узнав о намерениях Стаса, Алиса не стала отговаривать. Она просто старалась теперь как можно чаще бывать с ним. И это делало его счастливым. Пожалуй, впервые с тех пор, как молодых гардемаринов выгнали на плац в последний раз…

Стас больше не отталкивал от себя это новое, горячее ощущение, когда ее рука касалась его лица, ее губы обжигали своей потрескавшейся от ветра нежностью, когда утром, чувствуя жар ее сонного тела, он боялся пошевелиться… Нет, он не отталкивал. Он впитывал каждый миг, каждый полусвет, каждый полушепот.

Но он не мог просто существовать в этой безмятежности, он хотел быть полезным, хотел помогать этим людям. Да, наверное, ему так и не удастся вытравить из себя солдата – слишком поздно. И да, возможно, он так и будет продолжать свою собственную войну. Но теперь он знал, что ему есть куда возвращаться, знал, что его будут ждать…

…Арчи влетел в сторожку красный с мороза, замотанный в старый вязаный шарф, в гигантских валенках, в тулупе, с какими-то коробками в руках, мгновенно заполнил половину сторожки и тут же принялся махать руками, выкрикивая:

– Слушай, зачем так метет, а? Это разве погода, я спрашиваю? Нет, это не погода, это, мамой клянусь, непонятно что вообще! А ты почему здесь? Иди отсюда, я же пришел! Мне еще торт делать, а ты мешаешься. Что ты можешь понимать в тортах, Стас! Я что задумал – вах, пальчики оближешь. Но если ты не уберешься, клянусь, уйду на пенсию, будешь есть тушенку прямо из банки руками!

Стас засмеялся, ткнул довольного Арчи кулаком в плечо и стянул с вешалки шинель. Да, так уж вышло, что тулупа на Стаса не хватило, пришлось взять на складе старую пехотную шинель с незнакомыми знаками отличия. Видимо, судьба у него такая…

Увязая в сугробах, он добрался до своего дома, с трудом открыл, отбрасывая валенками снег, тяжелую железную дверь (перчатки прилипали к железу, как в детстве).

Зайдя в тепло, Стас остановился посреди комнаты, оглядел нехитрую обстановку, медленно снял шапку. Со стены со старой фотографии на него серьезно, но с усмешкой в уголках чуть раскосых глаз смотрел отец. Стас медленно подошел, провел пальцами по отцовскому лицу.

«Какая разница, чему учила меня жизнь, папа? Какая разница, как я обманывался и в чем ошибался? Вот стоит кровать, а на подушке – ее расческа. Это и есть сейчас жизнь, смысл… Это и есть все! Осталось только принять душ, переодеться – и наш мир снова будет кружить в нужную сторону. Это еще проще, отец, чем ты думал. Это намного проще, чем всем нам казалось. Мне жаль, что тебя нет рядом, но, прости меня, в эту минуту мне нужно, чтобы рядом была она. Верю, ты бы понял меня. Верю, ты меня понимаешь…