Странно, что я так хорошо помнил тот день. А вот точную дату свадьбы Юла и Хлои забыл напрочь. Всю дорогу я звонил Райсам, но никто не брал трубку.

* * *

Дом на улице Фрегата был пуст. Ветер мел по тротуару желтую пыльцу и листья. На дорожке к дому остались следы автомобиля Креба. Я вспомнил, что так и не вернул Линде ее кар.

Аквариумы, оплетавшие дом Райсов, опустели. В стеклянных трубах лежали умирающие водоросли. Сторожевых рыб с собой им взять, скорее всего, не позволили, но, зная Креба, я был уверен, что пучеглазые сторожа переселились в соседний пруд и, стоит хозяевам прийти за ними, резво попрыгают в сачок, чтобы вернуться к работе.

Дверь была заперта, но я обогнул дом через сад и под кадкой с какими-то крупными розовыми бутонами, напоминающими медуз на стеблях, отыскал ключ от задней двери.

Прошел через кухню и комнаты с заботливо накрытой чехлами мебелью и опустевшими аквариумами, остановился у лестницы наверх. Многие фотографии Райсы забрали с собой, но свадебное фото Хлои висело на своем месте. Видимо, Линда все-таки уговорила Креба «не брать лишнего». Я перевернул фото. Магдола всегда отмечала дату, даже когда была уверена, что не забудет. На обратной стороне фотографии аккуратным круглым почерком был вписан код для второй строки.

Третьим… был день нашей встречи. Первое сентября. У Машки был такой огромный бант, что ее прозвали Хиросима. Но это прозвище очень скоро забылось, потому что слишком к ней шло, и никто не решался вызвать на себя гнев Ивановой. Бантик тоже исчез быстро. Уже в конце первой недели Машка остригла волосы так коротко, что ленту можно было только приклеить скотчем.

Я записал в коммуникатор получившиеся числа, сварил себе кофе.

У меня оставалось еще четыре часа. В Чигги стояла тишина, поэтому я отчетливо слышал, как проносятся над городом самолеты, увозящие беженцев и их андроидов на соседние материки.

Было еще четыре часа. Поэтому я неторопливо пил кофе, ощущая, как на мои плечи наваливается все то, что я гнал от себя в эти три дня. Горечь, разочарование, вина, усталость.

Когда я вышел на улицу, вязкие грианские сумерки уже клубились в садовой тени. Небо хмурилось, поднялся ветер и понес вдоль дороги золотую пыльцу «бабочки» и пару танцующих пакетов, которые бросил в спешке кто-то из уезжающих. Бумажный танцор приник к моим ногам, но тотчас рванулся прочь, подхваченный струей холодного осеннего воздуха.

Я двинулся вслед за ним, стараясь не отставать. На улице не осталось ни души. Было так тихо, что я невольно вздрогнул, когда зазвонил ком.