— А зачем?

— Прости. Я что тебе, Бог? Или я — это ты? Не имею ни малейшего понятия.

— Я что ты предлагаешь?

— Ничего. Но скажу тебе в приливе грубой откровенности: похоже на то, что ты сам прикрывал его. Ты обмакнул его в дерьмо, чтобы иметь на него зацепку, а потом спас ему задницу. И вот теперь совершеннейший снайпер ходит на свободе, зная две вещи. Во-первых, теоретически он тебе, вроде бы даже и благодарен. Но он же не дурак, так что имеется и «во-вторых»…

— И что же это за «во-вторых»?

— Он знает, что только ты имеешь на него крючок. И еще одно.

— Мммм?

— Зачем подобный профессионал стреляет в двух уродов, которые хотели угнать мерс?

Повисла мучительная тишина. Материальная, не материальная, невообразимая. Никто не знает, сколько еще дурацких эпитетов можно придумать.

— Славек, скажи, что я ошибаюсь.

Откашливание. Треск каких-то реле на линии. Обратная связь в трубке и звуки мелодии, запущенной в ресторане, чтобы побороться с шумом двух кондиционеров.

— Славек, пожалуйста. Скажи мне, что я ошибаюсь.

— Старик, огромное тебе спасибо за помощь. И честное слово, извини, что занимаю тебя такими глупостями во время отпуска.

Сташевский коснулся красной кнопки на клавиатуре своего телефона.

* * *

Альберт Грюневальд вынул из кармана пальто номер «Фолькишер Беобахтер» за сорок пятый год. Но не затем, чтобы делать самокрутки. Он развернул газету на предпоследней стороне и показал Сташевскому.

— Вот, пожалуйста. — Небольшая заметка докладывала про бомбу, подложенную в штаб-квартире гауляйтера «пораженческими элементами». — Пожалуйста, — повторил он. — В Бреслау имеется антифашистская организация.

— Это вы зачем предупреждаете, чтобы я не бросился на колени? Только в сорок пятом году сориентировались, будто что-то идет не так, когда русские уже прикрутили гайку?…

— А если они существовали еще перед тем? Ведь вы же думали об этом, правда?

— Действительно. Но ведь их и так расстреляли. Я где-то читал…