10:55

«И что девчонок к обезьянам тянет?!» – поморщился Ковальски.

В прошлом ему досталось от этих мелких тварей. Баако он, конечно, полюбил, но горилла хотя бы нормальных размеров и знает язык жестов. Впрочем, даже к этому смышленому парню Ковальски не сразу проникся симпатией. А уж эта мелочь пузатая вызывала у него мурашки по коже: стариковская мордочка, похожая на сморщенное яблоко, черные глазки, как мраморные шарики.

Он попятился, зато остальные подошли ближе.

– Знакомьтесь, Эгги, – представила обезьяну Шарли. – Сокращенно от Агхилассе, что значит «лев» на ташельхит, местном берберском диалекте. – Она изобразила свирепый оскал, и обезьянка в ответ ощерила острые зубки.

Ковальски передернуло.

– Видите, – улыбнулась Шарли, – какой он крутой, настоящий берберийский лев![51]

Мария взглядом опытного приматолога присмотрелась к обезьянке, к бурому меху, который желтел ближе к брюшку.

– Так ведь это берберийская макака, да? Местный, вымирающий вид, если не ошибаюсь.

– Верно. Эгги сирота: родителей убили браконьеры. Ему тогда едва исполнилось четыре месяца. Прибыл в центр спасения со сломанной рукой.

– А сколько ему сейчас?

– Чуть меньше года. Рановато возвращаться в стаю.

– Самцы взрослеют в четыре года, так?

– Половая зрелость да, наступает в этом возрасте, но возвращать Эгги планируем, когда ему исполнится два.

Продолжая обсуждать обезьянку, женщины пошли в сторону рубки. Оказалось, Шарли не просто опытный водитель речного катера, но еще и студент-зоолог. Сейчас у нее были летние каникулы. Впрочем, в лодках она разбиралась действительно отлично, и это Ковальски нравилось.

Катер без отлагательств оттолкнули от причала и, заведя подвесной мотор, направили вверх по реке.

Наконец Мария вернулась к Ковальски, оставив Шарли вести лодку по сужающемуся каналу.

– Милашка, правда? – широко улыбнулась она.

– Шарли? Ага. Глаз не отвести.

Мария ткнула его кулаком в плечо.