Наверное, стоит, если здесь и сейчас, у бассейна в пятизвездочном отеле на Кипре, я настолько несчастна, что вспоминаю того веселого пса, который делал меня счастливый и которого я предала… не его одного. Я предала все, что любила!

Я сразу поняла, что умру, глядя на эту картину. Меня как потянуло к ней. Или притянуло? Проснулась утром с мыслью: хочется что-то купить… бывает такое… хочется чего-то… все вроде есть, а не хватает чего-то для счастья. И я купила картину.

Когда я была маленькой, у моей мамы был журнал — один-единственный, зачитанный до полусмерти импортный журнал, а в нем — красивые картинки.

Всю последующую жизнь я пыталась попасть на них — на картинку с пальмами, на картинку, где стояла дама в нарядной белой шубке (я купила себе такую же шубу!), на картинку, где Он и Она сидят на бортике фонтана и улыбаются друг другу… И я тоже сидела с Ним, только его улыбка была деланной, и его нельзя обвинить — на деле я никогда не была интересна даже себе. Всю жизнь я воплощала журнальные картинки, а мне нужна была только эта — наш старый дом, наш двор и скамейки, на которых собирались гроздями все местные бабушки.

Я не хотела, чтобы они показывали на меня пальцами: вон, посмотрите, принесла в подоле, растит без отца. “Я не хочу прожить всю свою жизнь в вашем старом вонючем доме!” — это был главный мой аргумент, когда я вошла в квадратную комнату с кафелем на стенах, расставила ноги и посмотрела на белый потолок. Не было боли — была лишь глухая тоска. Я знала, что с потолка кто-то смотрит на меня, смотрит без осуждения, скорей равнодушно. Поскольку равнодушие — то, единственное, что я заслужила. Я не знала другого: так и пройдут пятнадцать последующих лет: равнодушие и тоска, похожая на еще не проявившуюся зубную боль. Время, почти не скрашенное острыми чувствами. Вот и все…

Я умру, глядя на эту картину. Я готова дожить свою жизнь, глядя на нее. Потому что, лишь глядя на нее, я счастлива. Я уже забыла, что это за ощущение: счастье. Какое это светлое, какое теплое чувство — сколько в нем гармонии, сколько покоя. Я слишком ощущаю его, чтобы не понимать: вся моя жизнь была несчастливой. Холодной, унылой. Все мои тряпки не стоят одного разноцветного полотенца, которым мама вытирала мне спину. Все пятизвездочные мраморные монстры у моря не стоят нашего старого двора с уютной зеленой скамейкой. Я бы хотела прожить там свою жизнь. Я бы легко отдала сейчас всю свою жизнь за то, чтобы моей нерожденной дочери было пятнадцать лет, и она бежала по этой желтой дорожке, и бабушки на скамейках, постаревшие, понимающие, что их ряды поредели, время ушло, кивали ей вслед: какая все-таки хорошая девочка.