И человеческое тело хрустнуло, складываясь пополам. Оно ударилось о стену, приклеившись к ней, а в следующее мгновенье рухнуло на камни, чтобы исчезнуть под драконьей лапой.

- Знаешь, - Томас почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. – Я не хочу об этом помнить.

Драконы умеют петь.

Низко.

И высоко. От их голосов камни дрожат, осыпаясь мелкой крошкой, но это пение по-своему красиво. Оно убаюкивает.

Успокаивает.

В нем слышится обещание рассвета, который в очередной раз изменит все, и как знать, к лучшему или нет… и если так, то в прошлом останется Сапфира.

И тот, другой, безымянный дракон.

Окаменевшие кости в пещере, к которой я не найду дороги, даже если захочу. Лютый. И кровь на кончике его хвоста. Гранит, положивший голову на крыло. Он смотрел на меня кротко, и пел… все пели… кроме Злюки, которая не дышала.

Я знала, что это к лучшему.

Ее не примут в гнездо, а сама по себе… это сложно – вырастить дракона, и наверное, Гевин что-то такое знал, если у него получилось. Институтские были бы рады такому  опыту.

А я… я гладила затихшее тельце. Я оставлю ее здесь, под теплым мхом, и буду надеяться, что когда-нибудь потом она вернется. Это люди могут думать, будто у драконов нет души. Но я-то знаю, что все они возвращаются. И когда Лютый опустил морду, я заглянула ему в глаза и сказала:

- Спасибо.

Он понял.

И улыбнулся. Драконы… они не как люди. Они лучше. И когда меня обняли, а Лютый улыбнулся так широко, что стали видны задние желтые зубы, я подумала, что и знают они куда больше людей.

Или думают, что знают.

Пускай.

- Нам бы Ника отыскать, - сказала я, опираясь на человека, которого скоро не станет в моей жизни. Вряд ли он и вправду вернется. А если и так, то… не уверена, что я готова впустить кого-то в свою жизнь.

- Отыщем.