Но она становилась правдой прямо у меня на глазах.

И...

И потом...

И потом вперед вышел Уолдо Баттерс.

Коротышка появился из-за моей спины и встал прямо между мной и Титаном.

Он не был впечатляющей фигурой даже при самых благоприятных обстоятельствах. А стоя напротив возвышающейся Этниу, он производил еще меньше впечатления. Даже если бы они оба были людьми и одного роста, у нее было бы больше мускулов. В сочетании со всем остальным в ее образе: ее аурой, ее силой, ее грацией, ее броней, ее ростом, ее красотой, войной, разрушениями и безумным отблеском умирающего города позади нее... Баттерс даже не походил на человека. Он больше напоминал плохо оживленную марионетку, стоящую рядом с человеком.

Он выглядел крошечным.

Грязным.

Уставшим.

Избитым.

Напуганным.

Маленький парень оглянулся на меня, его лицо было болезненно бледным. Затем он повернулся к Титану.

И он расправил плечи.

И он поднял Меч, и в этот миг белый, чистый свет озарил это место, незримый хор издавал вокруг него приглушенную музыку.

В этом свете броня Этниу выглядела... как-то острее, жестче, неудобнее, более сковывающей ее движения. Ее красота казалась ущербной, грубой, как будто это была игра света, и в ее живом глазе я не видел ничего, кроме отчаянного, пустого голода, пустоты в ее душе, которая никогда не могла быть заполнена.

Перед этим светом колебался даже древний ужас Титана.

— Изыди, Титан, — молвил Баттерс. Его голос был тихим, мягким и звучным. Этот голос вообще не принадлежал человеку. Хотя громкость его не повышалась, он был слышен за битвой, за громом, за треском и ревом пожаров. — Эти души не для тебя. Изыди в глубины своей ярости и ненависти. Здесь для тебя больше нет мира.

Лик Этниу стал мрачнее тучи, ее губы искривились в оскале незамутненной ненависти.

— Ты смеешь мне приказывать, ты, собачонка, предатель, трус?

— Этниу, — прошелестел голос, и глубина сострадания в нем была подобна глубокому, спокойному морю. — Я лишь предлагаю видение, с которым ты можешь избежать страданий.