– Хватит уже вопросов. Держи меня в курсе своих дел. Пока!
– Комиссар, комиссар, подождите!
Кондиционер гудел, ровное гудение гипнотизировало, и ей было так хорошо от звука голоса Шарко.
– Что, Энебель?
– Мне бы надо задать вам еще один вопрос…
– Какого рода?
– Вы за то время, что работаете в полиции, много жизней спасли?
– Несколько спас, да. Только, к сожалению, не всегда те, которые хотелось.
– Наша работа позволяет облегчить страдания многих семей, разыскав убийц их близких. Может быть, горсточке людей мы способны вернуть смысл жизни, дав им ответ. Но скажите, комиссар, даже при всем этом – вам никогда не хотелось все бросить? Вы никогда не думали, что без вас мир не стал бы ни лучше, ни хуже?
Шарко, щелкая по рукоятке пистолета, заставлял оружие вращаться на столе. Он думал об Атефе Абд эль-Аале… О восьми черточках на стволе дерева… Обо всех тех, кем он занимался, и потому был сейчас уверен, что они уже не возьмутся за свое…
– Мне хотелось все бросить каждый раз, когда я видел улыбку на лице мерзавца, которого отправил за решетку. Потому что никакому суду, никакой тюрьме не справиться с этой улыбочкой. И потом эта улыбочка мерещится тебе в супермаркете, на детской площадке, в школе – везде, куда бы ты ни пошел. И от этой улыбочки меня тошнит.
Он прихлопнул рукой пистолет, останавливая вращение. Пальцы его обхватили ствол.
– Я тебе только одного желаю, Энебель. Я тебе желаю никогда не увидеть этой проклятой улыбочки. Потому что, если она поселится в тебе, от нее уже никогда не избавиться.
Люси, сжав зубы, уставилась в потолок. Мрак стремительно возвращался.
– Спасибо, комиссар. Буду держать вас в курсе всего, что происходит. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Энебель. Давай поосторожнее там.
Люси печально положила трубку.
Она поняла, что вернуться назад, стать просто женщиной, просто матерью будет трудно. Потому что улыбка, о которой говорил Шарко, вошла в нее слишком рано, в самом начале карьеры.
И уже давно выгрызала у нее все внутри.