– И ему удалось?
Одисье бросил ласковый взгляд на Собески: психиатр явно ни на секунду не поверил, что художник был убийцей.
– Думаю, да. Найдя собственный стиль. Его лучшие полотна представляют стриптизерш и порноактеров. Он нашел собственный путь и освободился от своих навязчивых идей.
– Спасибо, доктор.
Психиатр удалился при полном недоумении зала.
– Мэтр, – подтвердил это ощущение председатель, – я не очень хорошо понимаю, в чем заключался смысл вызова этого свидетеля. Мы не можем себе позволить терять время.
Клаудия Мюллер встала и подошла к судейскому столу:
– Я благодарю вас, господин председатель, за то, что вы согласились на это отступление в мир искусства. На самом деле оно является основополагающим для всего последующего.
– А именно?
– Расследование показало, что, нанося увечья своим жертвам, убийца вдохновлялся тремя «Pinturas rojas» Франсиско Гойи. Иными словами, он стремился воспроизвести на лицах Софи Серей и Элен Демора дух произведений Гойи, а именно картины под названием «El Grito», на которой изображен кричащий раненый каторжник.
Председатель развел руками:
– Совершенно верно, вы напомнили нам о важности живописи Гойи для вашего клиента. Мне кажется, это факт… скорее отягчающий.
– Нет, господин председатель. До сих пор майор Корсо и судья Тюреж настаивали на связи между этой страстью обвиняемого и способом совершения убийств. Однако существует совершенно иная причина, по которой «красные картины», выставленные в фонде Чапи, обладают такой притягательностью для Собески. Объяснение, не имеющее ничего общего с интересующими нас убийствами.
Корсо бросил взгляд на Собески в стеклянной клетке и то, что он увидел, сразило его: на лицо этого говнюка вернулось насмешливое выражение торжествующего художника. Глаза Собески блестели, а в его взгляде коп прочел собственное поражение.
Словно подтверждая его худшие опасения, мэтр Мюллер подошла к стеклянному боксу и обратилась к своему клиенту:
– Филипп Собески сам скажет нам, почему он так интересуется этими тремя полотнами Франсиско Гойи, обнаруженными в двухтысячные годы.
Тишина. Напряжение. Головокружение.
Подсудимый склонился к микрофону и посмотрел председательствующему прямо в глаза:
– Это очень просто, господин председатель: потому что я сам их написал.