– А еще тофу[56]. Поджаренный ломтиками.

– Боже правый.

– В Аркадии[57] есть местечко, называется «Зило». Там делают пиццу с корочкой из кукурузной муки, копченой моцареллой и свежей кукурузой. Это такая прелесть. Я… я…

Она снова заплакала. Ну что тут скажешь. Тут самому впору разрыдаться.

– Мы, наверное, здесь умрем? Да, Херб?

Херб поджал челюсть.

– Вообще, я бывал во многих переделках. Некоторые еще более скверные, чем эта. Так что надежды терять нельзя.

На минуту повисла тишина. Херб опробовал длину своей шейной цепи, осторожно продвинувшись вперед, пока та не натянулась. Цепь была толстая, тяжелая, примерно полтора метра длиной, что вполне позволяло присесть. Но у него не было на это желания. Пол был чем-то загажен, а еще было холодно. Ледник какой-то.

Ум непроизвольно начал бродить по скверным местам, думать об ужасных вещах.

– А какое у вас, Кристин, любимое занятие? – прерывая этот нежелательный курс, спросил Херб. – Вот прямо-таки самое любимое на свете?

– У меня? Вообще я петь люблю. Пою в церковном хоре.

– Вот это да. А знаете, я был бы очень польщен, если б вы спели для меня какой-нибудь гимн.

– Ой. Вы серьезно? Прямо сейчас?

– А когда ж еще. И абсолютно серьезно. Какой, например, у вас самый любимый?

– Да их столько… много. Но вообще я люблю «Боевой гимн Республики». – «Славься, славься, аллилуйя, истина грядет»…

– Точно.

– Он мне точно больше других нравится.

– Правда? И я его тоже люблю.

– Ну вот и спойте.

Кристин запела мощным красивым контральто, ничуть не хуже, чем у матерых исполнителей. Поначалу Херб слушал, ища в ее голосе забвения от своих мыслей, но постепенно они все равно взяли свое. Как там Джек? Где она? Что с ней может вытворять Лютер?