– Да. Этот рейс.
Да. Этот рейс.
– В таком случае… твой брат находился на борту. И я это точно знаю, потому что он вышел из машины и помахал мне, как делал всегда.
В таком случае… твой брат находился на борту. И я это точно знаю, потому что он вышел из машины и помахал мне, как делал всегда.
– Спасибо. А камера наблюдения?
Спасибо. А камера наблюдения?
– Она, к сожалению, сломалась. С концами. Уже неделю как.
Она, к сожалению, сломалась. С концами. Уже неделю как.
– Еще раз спасибо. И прошу прощения, но я не могу сказать, зачем я об этом прошу.
Еще раз спасибо. И прошу прощения, но я не могу сказать, зачем я об этом прошу.
– Да и не нужно. Я должен был помочь вам давным-давно. Когда вы были маленькими.
Да и не нужно. Я должен был помочь вам давным-давно. Когда вы были маленькими.
Бронкс поднялся, держа стаканчик с нетронутым серебряным чаем. Он положил свою ложь ей на стол и шагнул в коридор, уходя от вопросов, на которые у него больше не было сил отвечать.
– Теперь тебе есть что проверять, Элиса, и раскладывать по своим кучкам. А я пойду к себе в кабинет, погашу свет и снова открою окна, потому что мне так больше нравится.
Он собирался уже перешагнуть порог, когда его догнал ее голос.
– Не сейчас. Есть еще кое-что. Винсент Дувняк.
Он остановился. Но не вернулся в кабинет.
– А что с ним?
Он не может больше сидеть перед ее бумажками. К этому он не готов. Ложь требует, чтобы лжец сам понимал, что происходит. А Бронкс не знал пока, хочет ли понимать это.