– Он говорил вам, что получил анонимное письмо, касающееся Терезы Нолан и Дайаны Траверс?

– Да, говорил. Он не принял его всерьез.

– Он принял его всерьез настолько, что даже показал мне.

– Ребенок Терезы Нолан, от которого она избавилась, был не от него, если вы это подозреваете. Иначе он бы мне сказал. Послушайте, это ведь была всего-навсего анонимка. Политики получают их постоянно. Они к ним привыкли. Зачем теперь-то беспокоиться из-за нее?

– Затем, что все случившееся с ним в последние недели его жизни может оказаться важным. Вы должны это понимать.

– Какое значение могут иметь теперь скандал или клевета – его они уже не тронут. И не причинят ему боли. Ничто уже не причинит ему боли. Никогда.

– А были вещи, способные причинить ему боль? – тихо спросил Дэлглиш.

– Он тоже был человеком, не так ли? Разумеется, существовали вещи, которые его ранили.

– Какие? Неверность жены? – Она не ответила. – Мисс Уошберн, моя задача – поймать его убийцу, а не сберечь его репутацию. Эти задачи не обязательно должны быть несовместимы, и я постараюсь, чтобы они таковыми не оказались. Но какая из этих задач главная, я не скрываю. Не могли бы вы тоже быть откровенны?

– Нет! – с неожиданной жесткостью ответила она. – Я оберегала его частную жизнь – не репутацию, а частную жизнь – три года. Это дорого мне стоило. Я не жаловалась ему, не жалуюсь и теперь. Мне известны правила. Но я намерена оберегать его частную жизнь и впредь. Для него это было важно. Если я перестану это делать, то ради чего тогда все эти годы, в течение которых мы таились, не могли показаться вместе, не могли сказать: «Это мой мужчина, это моя женщина, мы любовники», когда я всегда была на втором месте после его работы, его жены, его избирателей, его матери? Его ведь все равно не вернешь.

Таков извечный вопль отчаявшихся: «Его уже не вернешь». Дэлглиш вспомнил свое второе дело – об убийстве ребенка: в квартире убийцы была найдена пачка порнографических фотографий – жертвы в непристойных позах, жалкие детские тела, над которыми надругались и выставили напоказ. В его обязанности как свежеиспеченного инспектора-детектива входило попросить мать опознать свою дочь. Женщина лишь мимоходом скользнула взглядом по снимку и уставилась перед собой, не желая узнавать, отрицая правду. Есть вещи, которые разум отказывается принять даже ради возмездия, ради торжества справедливости. «Их уже не вернешь» – таков крик отчаяния всего потерпевшего крушение, испытывающего запредельное страдание, сломленного горем мира.

Тем не менее она продолжала говорить: