— В тот раз не смог. Но в другой раз, Эйстейн. В другой раз.

— А разве такое случалось, Харри? Хоть раз за всю гребаную историю человечества?

— Если что-то не произошло, это вовсе не значит, что оно не произойдет вообще. Я не знаю, упадет ли сейчас эта бутылка, если я ее выпущу. Черт, какой философ это был? Гоббс? Юм? Хайдеггер? Какой-то из этих ненормальных.

— Ответь мне.

Харри пожал плечами:

— Мне кажется, научиться можно. Но мы учимся так чудовищно медленно, что доходить до нас начинает, когда уже слишком поздно. Например, случается, что тот, кого ты любишь, просит во имя любви оказать ему услугу. Например, помочь умереть. Но ты отвечаешь «нет», потому что не понял, не осознал это. А когда ты наконец все поймешь, уже слишком поздно. — Харри сделал еще глоток. — И ты совершаешь этот поступок, продиктованный любовью, ради кого-то другого. Возможно, ради того, кого ненавидишь.

Эйстейн принял бутылку.

— Понятия не имею, о чем ты толкуешь, но звучит невесело…

— Не важно. Никогда не поздно делать добрые дела, правда?

— Ты, наверное, хочешь сказать, всегда поздно?

— Нет! Мне всегда казалось, что мы слишком много сил тратим на ненависть и потому у нас не остается сил, чтобы совершать что-то в порыве других чувств. Но мой отец думал иначе. Он сказал, что ненависть и любовь — одно и то же. Все начинается с любви, а ненависть — только ее оборотная сторона.

— Аминь.

— Но из этого следует, что мы должны двигаться и в другом направлении — от ненависти к любви. Выходит, ненависть — хорошая предпосылка для того, чтобы учиться, изменяться и в следующий раз поступить по-другому.

— Когда ты такой оптимист, меня блевать тянет, Харри.

В припев вплелись звуки электрооргана, завывающие, как циркулярная пила.

Эйстейн склонил голову набок, стряхивая пепел. А Харри захотелось плакать. Просто потому, что он вдруг увидел все годы, ставшие их жизнью, ставшие ими самими, в том, как его друг стряхивает пепел, — как всегда, чуть склонив голову набок, словно сигарета была слишком тяжелой, словно мир в чуть искаженной перспективе нравился ему больше. Пепел падал на пол в курилке в школе, в пустую бутылку из-под пива на вечеринке, куда они явились незваными, на холодный сырой бетон в бункере.

— А ты, я смотрю, стареешь, Харри.

— С чего это ты так говоришь?

— Когда мужики начинают цитировать своих папаш, значит, они старые. Забег окончен.