В девяностом году оказалось, что ущерб, который необходимо возместить, огромен. И поэтому в нашем городе прежним владельцам вернули сначала каолиновый карьер и фарфоровый завод, потом несколько старых зданий в центре, сыроварню и церковные земли. Восстановление справедливости – серьезное дело, и тех, кому она причиталась, искали очень тщательно. Разбирали довоенные архивы, делали запросы за границу. Почти все, кто проиграл полвека назад, уже успели умереть, а их дети, внуки и другие наследники чаще всего даже не знали, что теперь считаются победителями, и поэтому такие расследования иногда длились годами. Но в случае с нашим домом это заняло всего шесть месяцев.

– То есть их нашли? Их что, правда нашли? – спрашивает Маша и считает в уме: в сорок пятом Хансу было восемь, Райнеру – двенадцать, а Бригитте – шесть, всего шесть.

– Надо же, – говорит Маша. – Об этом я не подумала. Господи, ну конечно. Она ведь была совсем маленькая.

Слабое место истории, которую собирает Маша, именно в этом: она еще не дослушала до конца. Для того чтобы сделаться полноценным соавтором чужого рассказа, нужно обладать всеми фактами, иначе всякий новый поворот сюжета грозит радикально переставить акценты. А то и обрушить всю конструкцию целиком.

С другой стороны, Клара ведь не оставила дому выбора, первая предала его, упрямо думает Маша, которая не желает сдаваться. Она должна была любить его и защищать, растить в нем дочерей, а вместо этого взбунтовалась и решила сбежать, вырваться из сценария. Бросить его еще раз. И дому осталось только одно – надеяться на тех, чьи имена вырезаны на дверных косяках. На тех, кто вспомнит, каким он был.

– Она вернулась, да? Через сорок пять лет – вернулась?

– Кто?

– Да Бригитта же. Вы ведь про нее говорите, так?

– Бригитта?.. – переспрашивает Оскар. – Нет. Нет, конечно. Они погибли еще в сорок пятом – отец, мать и дети, во время бомбардировки Дрездена. Английские самолеты за три дня почти сровняли его с землей. Но семья была большая, в Саксонии нашлись какие-то дальние родственники, и в девяностом году один из них получил все: замок, фарфоровый завод. И наш дом.

Этот человек родился уже после войны, никогда здесь не был, даже не знал о том, что четыре поколения его предков когда-то делали в нашей стране фарфор. У него была другая фамилия. Но для справедливости это, конечно, не имело никакого значения. Пришло время восстановить ее, и она была восстановлена.

– А вы? – говорит Маша. – А как же вы?

– Мы получили уведомление. Нам дали три месяца, чтобы оспорить решение реституционной комиссии, но оспаривать было нечего. У сорокалетнего стоматолога из Восточной Германии прав на дом в самом деле оказалось больше, чем у нас, хотя он ни разу его не видел, а мы с Кларой в нем выросли. Справедливость очень сложно устроена, ее бывает нелегко принять. Не думаю, что нам это удалось. К сожалению, я не запомнил его имени, – говорит Оскар. – Отец всегда называл его просто «тот немец», а мы с Кларой – «наш немец».