В один из подобных дней меня вывел из полузабытья стук миски, брошенной стражником в дыру под дверью. Я нахожусь в том же тюремном корпусе, что и раньше, но в другой камере. Она считается более удобной, чем те, куда бросают обвиняемых до суда: в ней на каменном полулежат четыре охапки сена, которые меняют каждые десять дней, и какое-никакое одеяло. Так что постелью я обеспечен. Дыра в полу да тонкая, торчащая из стены трубка, из которой по утрам ручейком бежит холодная вода – вот и все, что есть в моем новом пристанище.

При слове «удобная» я бы рассмеялся, если б не язвы в уголках рта – они причиняют мне боль и мешают растягивать губы. С каждым днем кашель мучает все сильнее, а кожа на пальцах потрескалась и кровоточит.

Говорят, вскоре меня должны перевезти в другое узилище, где я и проведу остаток своих дней. Север Богемии, замок Гневин – вот что ждет Эдварда Келли. Посмотрим, так ли сыры его подземелья, как эти.

Сидя над миской, я вылавливал из нее куски жира и откладывал в сторону – пригодятся, чтобы смазывать мои раны. В коридоре послышались шаги, проскрежетал засов, и дверь камеры отворилась. В проеме, широко расставив ноги, стоял бородатый рыжий солдат и скалил зубы.

– Что, пора собираться? – спросил я, предположив, что меня перевозят в Гневин.

– Э, нет, – ухмыльнувшись еще шире, ответил он. – Нынче тебя ждет другое развлечение.

Я отставил недоеденную похлебку в сторону и встал. Черт возьми, что за развлечения мне уготованы? Крысы сожрут еду в мое отсутствие, это уж как пить дать. Но выбора не было, и я поплелся следом за солдатом.

Меня повели незнакомым путем, и вскоре из подземелья, где я содержался, мы поднялись в здание тюрьмы. Это настоящая крепость, сложенная из серого камня, и, говорят, в стенах ее замурованы казненные. Миновав два сторожевых поста, мы прошли через небольшой зал, в котором чадили факелы, свернули в почти незаметную арку – и наконец оказались в длинном прямом коридоре, совершенно пустом. Коридор заканчивался железной дверью, возле которой дремал еще один охранник, отвесив нижнюю губу.

При звуке наших шагов он дернул головой, словно ему на макушку села муха, и проснулся. Солдаты обменялись непонятными мне словами, первый поставил какую-то закорючку на невесть откуда взявшемся листке, и стражник у двери тут же свернул его в трубку и спрятал. Затем, открыв дверь, он подтолкнул меня внутрь.

Я оказался в небольшой комнате с единственным стулом, стоявшим у стены, и зарешеченным окном. Сквозь него я увидел поседевшие от инея холмы и деревья, а над ними – холодное голубое небо, яркое, будто светящееся. Мои глаза, не привыкшие к дневному свету, заслезились, пришлось вытереть их скованными впереди руками. Я ожидал оклика охранника, но его не было, и, обернувшись, я обнаружил, что меня оставили в комнате одного. Что за странности! Я приготовился к неприятным неожиданностям, но, когда дверь снова отворилась, внутрь вошел человек, которого я меньше всего ожидал здесь увидеть.