– Ты не узнаешь меня, Эдвард? – спросила она.
Личико у нее побледнело, и тем ярче стали казаться на нем глаза. Именно этот взгляд вызвал во мне смутное, давно забытое воспоминание…
– Посмотри на меня внимательно, Эдвард!
Повинуясь ее голосу, я отрешился от всего, что могло помешать мне, и изо всех сил попытался вспомнить, где же я видел Молли Сайрус прежде. Теперь у меня не было сомнений, что мы встречались и до того, как я переехал в Прагу.
Воспоминание властно звало к себе. Я подбирался к нему все ближе и ближе; память моя снимала, точно слюду, один слой возраста за другим с облика стоявшей передо мной женщины, и в воображении моем она становилась моложе, моложе, превратилась в девушку… Пока, наконец, не стала совсем юной.
Детские полуоформившиеся черты проявились в лице, на которое я смотрел, расширив глаза, и из него, будто из окна, выглянула худая девчонка – одни косточки да ребрышки, – что когда-то пришла ко мне, умоляя оставить поместье ее старому отцу. В памяти прозвенел ее отчаянный крик, я услышал свист кнута и вспомнил, как свалилась она в придорожную канаву и осталась лежать неподвижно, потеряв сознание – то ли от удара, то ли от беспомощной ярости.
– Ты?! Не может быть!
Я отшатнулся. Удовлетворенная улыбка появилась на лице Молли – нет, не Молли, а той девчонки, выросшей, похорошевшей!
– Отчего же не может быть, Эдвард? – мягко спросила она. – Ты, превративший меня в нищую обесчещенную побирушку, – неужели ты никогда не думал, что отмщение настигнет тебя? Ты никогда не вспоминал меня? Не отвечай. Знаю, что нет, ибо в противном случае ты узнал бы служанку, явившуюся к тебе под именем Молли Сайрус.
– Как тебя зовут на самом деле?
– Разве это имеет значение? Тебя должно волновать другое – сколько еще ты проживешь, страдая, прежде чем умрешь.
Ошарашенный, я вглядывался в ее черты, отмечая, как изменилась она за эти годы. Тело ее налилось, руки загрубели, и лишь кудри остались такими же густыми, как прежде, и в них не появилось ни одного седого волоска. Как же ее звали, ту девчонку?! Черт с ним, с именем… Выходит, все эти годы она хотела отомстить мне!
Я постарался взять себя в руки, хотя это было нелегко – ее глаза прожигали меня насквозь, – и бросил как можно более надменным тоном, желая уязвить ее:
– Ну так что же, малышка Молли, оно того стоило? Раздвигать ноги в моей постели, драить мой дом, готовить мне еду – и все лишь ради того, чтобы полюбоваться на меня в наручниках?
Я ожидал, что она выйдет из себя. Но вместо этого, к моему изумлению, она засмеялась, и смех ее был звонок, как у ребенка.