– Экий ты амбициозный маленький засранец, – усмехнулась она.

Задело, хотя вроде и не должно было, но задело – и потому что это была правда, и потому что не вся правда.

– Дело все равно ведешь ты, – сказал я. – Неважно, какова моя роль, на протоколе будет стоять твое имя. Я просто хочу это расследовать.

Помолчав, Конвей сообщила:

– Если мы найдем подозреваемую и доставим ее в отдел, парни начнут меня донимать. Приматываться к подробностям, троллить по твоему поводу, да неважно. Я с этим справлюсь. Если ты встанешь на их сторону, потому что хочешь быть своим, ты отстранен. Понял?

Вот что я почувствовал в атмосфере отдела утром: не просто привычный стремительный ритм и пульс отдела убийств, нет, нечто гораздо более жесткое и резкое пульсировало именно вокруг Конвей. И не только сегодня. Каждый ее день превращался в поединок.

– Я и прежде не обращал внимания на идиотов, – сказал я. – Справлюсь и сейчас.

Господи, сделай так, чтобы в отделе никого не было, когда мы туда вернемся. Последнее, чего мне хочется, это выбирать – выбесить Конвей или обозлить парней из Убийств.

Конвей некоторое время не отводила от меня взгляда. Потом бросила:

– Ладно. Уж постарайся. – Выключила телефон, сунула в карман. – Пора поговорить с Селеной.

Я еще раз оглядел кровати. Подвинул на место тумбочку Элисон, поправил покрывало Джоанны.

– Где?

– В ее комнате. Там привычно, она расслабится. Если она скажет…

Если Селена произнесет “изнасилование” – тогда родители или опекуны, психолог, видеокамера, все дела.

– Кто будет говорить? – спросил я.

– Я. Чего уставился? Я умею проявлять сочувствие. Думаешь, она расскажет тебе об изнасиловании? Стой в сторонке и постарайся не отсвечивать.

Конвей опустила окно. И не успели мы выйти из комнаты, как запах дезодоранта и нагретых волос сгустился вновь.

Чтобы занять девочек делом, помоги им господи, Маккенна затеяла спевку. Нестройный хор высоких голосов встретил нас еще в коридоре: Мария, цветами венчаем тебя…

В общей гостиной было ужасно жарко, даже при открытых окнах. Тарелки стоят как попало, к еде едва притронулись; от запаха пирога с цыпленком живот скрутили голодные спазмы и одновременно замутило. Девичьи взгляды рассеянно блуждали туда-сюда – на окно, друг на друга, на Элисон, свернувшуюся калачиком в кресле под грудой худи.