Открылась дверь гостиной. Холли на пороге, Маккенна за ней.

Волосы стянуты в хвост, джинсы, бирюзовое худи, рукава закрывают кисти. Я запомнил ее дерзкой, яркой, уверенной, но куда что делось. Бледная, повзрослевшая лет на десять, глаза погасшие, как будто кто-то встряхнул шарик с ее чудным игрушечным миром и там теперь все кувырком. Она была так уверена, что все делает правильно, а внезапно выяснилось, что все не так просто.

Я похолодел. На Конвей смотреть не хотелось. Да и нужды не было, я знал, что она увидела то же самое.

– Что происходит? – спросила Холли.

Вспомнил ее девятилетней, оторопевшей от собственной отваги, такой трогательной, что сердце разрывается.

– Твой отец сейчас приедет. Он предпочел бы, чтобы мы без него не начинали.

Глаза моментально вспыхнули. Холли гневно вскинула голову:

– Вы звонили моему папе? Да ладно!

Я промолчал. Оценив выражение моего лица, Холли тоже умолкла. И спряталась за внешним равнодушием, бесхитростная и одновременно хитроумная.

– Спасибо, – бросила Конвей Маккенне. А мне и Холли: – Пойдемте.

Тот самый длинный коридор, по которому мы шли сегодня утром в поисках Тайного Места. Тогда здесь было солнечно и оживленно; сейчас, в сумерках, – Конвей прошла мимо выключателя, не обернувшись, – он казался бесконечным. В призрачном вечернем свете мы отбрасывали странные тени. Наши с Конвей тянулись длинными пятнами по обе стороны от стройной веточки Холли, как стражники, конвоирующие заложника. Эхо наших шагов грохотало армейскими ботинками.

Тайное Место. Оно, казалось, слегка пульсировало, но чуть заметно, безудержная трескотня и кипение страстей унялись. Лишь едва уловимый шелест приглушенных шепотов, умоляющих выслушать их. Появилась новая открытка, с изображением одной из живых позолоченных скульптур, которых полно на Графтон-стрит, и надписью: ОНИ МЕНЯ ПУГАЮТ!

Художественная мастерская. Тоже лишенная утренней свежести и оптимистичных солнечных бликов. Верхний свет оставлял углы затененными; зеленые столы в комках глины; клочки бумаги, брошенные Конвей под стул, так и валялись там. Видимо, Маккенна отменила сегодня уборку. Задраила люки, убрала сходни, всё под контролем.

За высоким окном взошла луна, полная и яркая на блекло-синем фоне. Ткань, закрывавшая утром чье-то произведение на соседнем столе, была убрана. Под ней оказался макет школы в миниатюре – сказочный замок, украшенный завитушками из тончайшей медной проволоки.

– Значит, над этим проектом вы работали вчера вечером? – спросил я.

– Да.

При ближайшем рассмотрении он казался почти призрачным, непонятно, на чем вообще держался. Стены едва обозначены несколькими проволочными линиями, сквозь них можно рассмотреть проволочные парты, доски из лоскутков, исписанные микроскопическими словами, проволочные кресла, уютно расставленные у камина, в котором тлеют бумажные угольки. Зима; снег лежит на коньке крыши, у подножия колонн и на бутылочных изгибах опор балюстрады. Позади здания занесенный снегом газон словно уходит в бесконечность, скрывая грань между макетом и реальностью.