– Посмотри в глазок, – оборвал Юсеф.

– Не хочу.

– А ты посмотри.

Эвелин, дрожа, прижалась к глазку и через “рыбий глаз” линзы посмотрела на лестничную клетку. Спавший полицейский все так же сидел на лестнице, но теперь на ступеньках под ним растеклась лужа темной крови. Глаза закрыты; он слабо, но дышал. Эвелин увидела, как Юсеф ушел из круглой картинки. Он прижался к стене, потом бросился на дверь и хлопнул ладонью по глазку. Эвелин попятилась и споткнулась о собственные ботинки.

– Открой дверь, – велел Юсеф. – Иначе я убью полицейского, стану звонить соседям и убивать их. Начну вот с этой двери, которая рядом.

Эвелин быстро сдалась, она больше не могла. Разум твердил, что она никогда не избавится от Юсефа, и надежда угасла. Дрожащими руками Эвелин отперла дверь и впустила брата. Она готова была умереть, лишь бы не дать ему убить еще кого-нибудь.

Рейне пересказал все, что знал сам, как мог хорошо. Он считал, что Эвелин хотела спасти раненого полицейского и не допустить новых убийств и поэтому открыла дверь.

– Якобссон выживет, – сказал Рейне. – Ему повезло, что она послушалась брата.

Кеннет покачал головой:

– Что происходит с людьми?

Рейне устало потер лоб:

– Она спасла вашей дочери жизнь.

Кеннет осторожно постучал и приоткрыл дверь палаты, где лежала Симоне. Шторы задернуты, свет погашен. Кеннет, прищурившись, всмотрелся в темноту. На диване кто-то лежал – может быть, и дочь.

– Симоне? – тихо позвал он.

– Я здесь, папа.

Голос с дивана.

– Хочешь, чтобы было темно? Зажечь свет?

– Папа, я не могу, – прошептала она, помолчав. – Я не могу.

Кеннет на цыпочках подошел, сел на диван и обнял ее. Симоне заплакала горько, душераздирающе.

– Однажды, – сказал он и погладил ее, – я проезжал на патрульной машине мимо твоего садика и увидел тебя во дворе. Ты стояла лицом к ограде и плакала. Сопли текли из носа, ты была мокрая и грязная, а воспитатели и не собирались тебя утешать. Стояли и болтали, абсолютно равнодушные.