Это я сказала «остановись»?

Но как мог звук вырваться из моего рта, заклеенного скотчем, с куском ткани, плотно прижатым к небу?

Теперь она голая. Некто сорвал с нее одежду, распоров швы ножом, а теперь подносит стеариновую свечу к ее плечам. Ей страшно, а голос шепчет: «Это должно, должно, должно произойти».

Она пытается кричать, но словно не умеет.

Некто подносит свечу все ближе и ближе, и жар становится нестерпимым. Шипение ее тлеющей кожи — вот крик ее боли. Она дергается туда и сюда, но не в силах сдвинуться с места.

— Может, мне сжечь тебе лицо?

Это говорит тот невнятный голос?

— Думаю, этого будет достаточно и мне уже не потребуется убивать тебя. Ведь без лица ты будешь не совсем ты, так?

Она кричит, кричит. Беззвучно.

Другая щека. Горит скула. Круговыми движениями. Красный, черный, красный — цвета боли. Запах жженой кожи, ее кожи.

— Может, лучше ножом? Подожди минутку. Только не падай в обморок, не спи, — бормочет голос, но она уже далеко.

Лезвие горит, боль исчезла, в теле пульсирует адреналин, и остается лишь одно — страх, что ей никогда больше не вырваться отсюда.

Я хочу домой, к своим.

Он, должно быть, беспокоится, где я. Как долго я здесь? Они должны уже хватиться меня.

Нож холоден и притом горяч. Что это такое теплое струится у меня по бедрам? Как будто дятел стальным клювом стучит мне в грудь, добирается до бедер, клюет меня. Дай мне исчезнуть, у меня горит лицо, когда по нему бьют, напрасно пытаясь вернуть мне сознание.

Ничего не получается.

Я все-таки исчезаю.

Хотите вы того или не хотите.