Я не знаю.
Однажды ночью его нашли в парке.
Спина сломана, челюсть тоже.
Мать говорила, что он, должно быть, встретил в парке настоящего парня и что теперь Черному пришел конец.
Она налила ему грога — пусть упьется до смерти, теперь самое время.
Мы возили его вокруг дома, а он бушевал, пьяный, и все пытался подняться.
Это я нашел его, когда он упал с лестницы. Мне было тринадцать. Я только что вернулся из сада, где кидался незрелыми яблоками в проезжавшие по дороге автомобили.
Глаза.
Они смотрели на меня, белые и мертвые, и кожа была серой, а не розовой, как обычно.
Я испугался. Хотел закричать, но вместо этого закрыл ему глаза.
Мать спускалась с лестницы. Только что из ванной.
Она перешагнула через тело и потянулась ко мне. Ее волосы были мокрыми и теплыми и пахли цветами и листьями. Она прошептала мне прямо в ухо: «Якоб, мой Якоб».
А потом сказала: «Когда что-то надо сделать, ты не медлишь, ведь так? Ты сделал то, что было нужно, правда?» И крепко обняла меня.
Помню, как звонили колокола и одетые в черное люди собрались на лужайке возле церкви монастыря Вреты.