Все, вероятно, случилось задолго до этого. И я думаю, ты сделал все верно, совсем как я сейчас.

Но теперь я слышу другой голос. Это Адам, и то, что он говорит, в равной степени умно и безумно, сомнительно и ясно, как зимний морозный день.

«Что наше, то наше, Адам. И этого у нас никто не отнимет».

Голос матери не оставлял места для возражений.

Мне было года два, когда я впервые понял, что отец бьет его и он нужен здесь только для того, чтобы его били.

В насилии есть своя определенность, как ни в каком другом деле.

Напиться до смерти, забить до смерти, раскроить череп на кусочки.

Только так.

Я бил.

Мать.

Она тоже не терпела неопределенности.

«Сомнения, — говорила она, — это не для нас».

Новенький был чужаком.

Он не знал этого.

Турок. Пришел к нам в пятом классе. Из Стокгольма. Его родители нашли себе работу в шоколадном раю. Он думал, что меня можно дразнить, ведь я был такой маленький и ходил в грязной одежде. И он решил, будто со мной можно делать что угодно ради укрепления своих позиций на новом месте.

Итак, он ударил меня.