Я подошла к тебе и обняла тебя, дорогая моя сестричка, мечтая о том, чтобы мы снова ждали друг друга, снова делили ночные тайны. Но ты была безмолвна и холодна, и я слышала свои собственные всхлипы, звук концентрированного одиночества.
Я крепко обнимала тебя и чувствовала, как потерянная любовь снова струится между нами.
«Ты ведь больше не боишься, сестричка, правда?» — спросила я.
Но ты не ответила мне.
В этот момент невинности не осталось.
И я пообещала тебе, самой себе, нам, что когда-нибудь верну все на место.
Что мир и наша любовь возродятся.
62
62
Ты впустил его в наш дом, папа.
Если бы ты не бросил нас с мамой, он никогда не переступил бы порог нашего дома, не проник в мою жизнь, под мое одеяло, в меня.
Он хотел, чтобы я называла его папой, этот проклятый Фолькман.
Он приходил по ночам.
Половицы скрипели, когда он приближался к моей двери.
И он говорит: Луиса, я только потрогаю тебя немножко, потрогай и ты меня, и потом он входил в меня, его руки были холодны. И весь он был холодный и жесткий, и от него пахло спиртом.
Иногда, в те ночи, когда скрип половиц не раздавался, я думала о тебе, папа: как ты исчез, заменил нас в своей жизни другими девочками, той женщиной, про которую рассказывала мама, — у нее было двое детей, которых ты усыновил.
«Забудь его, — сказала мама. — Мы для него не существуем».