— И что вы думаете?

— Может, все так и было, но теперь это уже не имеет никакого значения.

— И раньше вы об этом не знали?

— Я понимаю, куда вы клоните. Нет, не знала. И всю прошлую неделю я провела здесь, с Ясмин.

Женщина в инвалидном кресле громко стонет, и лицо ее искажает гримаса боли. Ингеборг прикладывает салфетку к губам дочери, а Малин думает о том, какой симпатичной была, должно быть, Ясмин лет двадцать с лишним тому назад.

— Вы не помните, знала ли Ясмин Йерри Петерссона до того вечера? — спрашивает Малин. Этот вопрос словно удочка или невод, которым Малин надеется выудить из глубин памяти Ингеборг что-нибудь полезное для расследования.

— Не думаю, — отвечает мама Ясмин. — Она никогда не называла этого имени. Хотя что взрослые знают о жизни подростков?

— А с братом и сестрой Фогельшё она была знакома?

— С Катариной Фогельшё они учились в параллельных классах, хотя вряд ли дружили.

— То есть вы ничего не можете рассказать нам о той ночи, — подводит итог Харри. — И вы не знали, что за рулем, скорее всего, сидел Йерри Петерссон.

— Откуда мне было знать? — спрашивает Ингеборг. — Уж не думаете ли вы, что Ясмин что-нибудь рассказала мне?

В окно барабанят крупные дождевые капли.

— То, что случилось, хранится где-то глубоко в памяти Ясмин, — продолжает Ингеборг. — И в ее снах.

Автомобиль пересекает болотистый эстергётландский ландшафт, за окнами мелькают безлиственные леса, пустынные поля, серые поселки.

Харри крепко держит руль. Малин переводит дыхание.

— Ведь это ты просил Свена поговорить со мной? — спрашивает она, сделав глубокий вдох.

На мгновение Мартинссон отрывает взгляд от дороги. Потом смотрит на нее и кивает.

— Ты будешь ругаться, Малин? Но ведь я должен был что-нибудь сделать.

— Но ты мог бы сам поговорить со мной.