Рана болела по-разному. Иногда я вспоминал девочек – Камиллу и Амандину. Или Лору, которую никогда не уважал, и теперь раскаяние будет мучить меня до конца моих бессонных ночей.

В субботу на заре жандармы отпустили меня. Мне снова пришлось лгать – утверждать, что Манон украла у меня взятую напрокат машину. От этого предательства совесть мучила меня еще сильнее, но мне надо было предоставить жандармам хоть какое-то приемлемое объяснение.

По правде говоря, они отпустили меня с облегчением. «Vanitas vanitatum et omnia vanitas»[34]. Жандармы не читали ни Екклесиаста, ни Боссюэ, но вполне могли ощутить полную тщетность всех своих допросов, расследований и правомочий…

В 8 часов утра я вышел на свободу.

В тот же день я отправился в морг при больнице Жан-Менжоз, чтобы опознать тело. От этого последнего свидания у меня не осталось никаких воспоминаний. Где-то в глубине моего сознания укоренились лишь два практических обстоятельства. Похоронами Манон буду заниматься я. А это значит, что меня не будет на похоронах семьи Люка.

Прежде чем выйти из холодильной камеры, я попросил Гийома Вальре, патологоанатома больницы Жан-Менжоз, прописать мне хорошую дозу антидепрессантов. Его не пришлось просить дважды. Нам нетрудно было найти общий язык. Врач мертвых, лечащий ходячего покойника.

Затем я нашел убежище в обители Богоматери Благих дел, у Марилины Розариас. Идеальное место, чтобы дать волю чувствам, оплакать своих усопших среди других христиан в трауре, погруженных в размышление и молитву.

За все это время я не прочел ни одной газеты. Меня не интересовало ни расследование гибели Белтрейна, ни все то, что могло бы помочь мне попытаться подвести итог делу Симонис. Через Фуко я следил за тем, как ведется следствие по делу Субейра. Убийцу до сих пор не нашли. И неудивительно.

Все это я воспринимал сквозь пелену тумана, которым лекарства окутали мой разум, и сквозь молитвы, приглушавшие душевную боль. Я стал чем-то вроде опустевшей раковины, из тех, что белеют на морском берегу. Кто-то другой принимал за меня решения. Кто-то вроде автопилота – истового, верующего, решительного, а я, бессильный, выполнял его команды.

Однажды утром, во время молитвы, мне открылась очевидная истина. Я должен выбрать монашеский орден. Покинуть этот грешный и богохульный мир, который одержал надо мной победу. Жить в покаянии, смирении, послушании – от службы до службы. Вернуться к одиночеству и познанию своей души, чтобы вернуться к Богу. Снова, как всегда, я вспоминал Блаженного Августина: «Не иди вовне – иди вовнутрь самого себя».