Партизанили мы не слишком успешно и совсем недолго. Пытались уйти тайгой, но то и дело натыкались на казачьи разъезды и жандармские дозоры. Большой мир был для нас закрыт. Я надеялся на чудо — оно не случилось.

Пришлось воевать в этой непролазной глуши. Силы отряда таяли. Миряне отнюдь не рвались вступить в наши ряды, хотя мы принимали всех желающих, сулили грядущую славу, почести и возможность вступить в Гильдию. Казалось бы, в любой деревне найдется несколько дюжих молодцов, ненавидящих монотонную, беспросветную жизнь крестьянина, не знающих, где бы косточки размять, куда силушку девать.

Но, как видно, у нас на лицах лежала печать смертников. Даже самый тупой деревенщина чуял: обречены мы, и связаться с нами — себе самому приговор подписать. Не сегодня, так завтра, не через месяц, так через полгода — все равно конец один.

В редких перестрелках погиб один из моих ребят, еще двое были ранены. Их, как и впавших в младенчество Ко-вылина с Каргиным, пришлось оставить у местных охотников — верных людей. Охотники эти не единожды выводили отряд из жандармских ловушек, снабжали нас копченым мясом, сушеными грибами, солью и табаком, но идти с нами наотрез отказались.

За время наших мытарств к отряду присоединились-таки шестеро деревенских парней, от которых было больше хлопот, чем пользы. Их всему предстояло учить. И первым делом вбить в их тупые головы, что мы — отнюдь не разбойники с большой дороги, которым все дозволено, а борцы за идею, которую и они, глядишь, когда-нибудь да поймут.

А потом мы напоролись на засаду казаков енисейского куреня. Нас встретил ружейный залп, с флангов ударили ручники, а в тылу из густого тумана появились конные автоматчики. Был долгий трехчасовой бой, порой переходивший в рукопашный, и я потерял всех необстрелянных новобранцев и двоих и-чу. Спасли нас только трофейные бомбометы, которые мы поставили на прямую наводку. Снаряды подняли болотное месиво в небеса, порубили в щепки сотни древесных стволов, превратив в ад топкую таежную падь.

Ушли четверо. Казачки, по-прежнему имея десятикратное превосходство в людях, сели беглецам на хвост. Нам не удавалось их сбросить — как ни гнали мы лошадей, как ни запутывали следы, на какие уловки ни шли.

Тогда мы перекрыли узкую лощину, заросшую ельником, понавесив две дюжины гранат-растяжек — все «лимонки», что у нас остались. А лучший из уцелевших, снайпер Уматов, остался прикрывать отход и отстреливался четверть часа, положив едва не целый взвод. Но пластуны по взгорьям зашли Уматову в тыл и закидали его «гнездо» гранатами.