Блин, блин, блин! Ну почему я сейчас, в эту самую минуту, думаю о такой хрени? В спальне этого парня наконец зажегся свет, затем погас, затем на полчаса зажегся в санузле и тоже погас. Не горит уже с полчаса. Дать ему с полчаса на то, чтобы он заснул? А может, он с погашенным светом пялит какую-нибудь цыпку? Хотя от перемены слагаемых сумма не меняется. Он или заснет, или будет чем-то отвлечен. Можно попробовать взобраться по пожарной лестнице, но это как-никак третий этаж, и подлезать втихую на цыпочках будет ох как непросто. Гризельда дала мне набор ключей, но переться через переднюю дверь вообще верх глупости. Это Нью-Йорк, и у него все двери на замках. А может, он пялит какую-нибудь цыпку и не хочет, чтобы она у него оставалась?

Улицу я пересек и теперь в здании. То и дело подлавливаю себя на мысли, что я типичный педик: с негодованием раздумываю, кому пришло в голову раскрасить всю прихожку в горчичный цвет? Поубивал бы. Десять, пятнадцать футов; вот уже и площадка первого этажа, а на ступенях все еще ковровое покрытие. Площадка третьего этажа (это там что, не пот ли стекает по спине?). Я у двери; рука машинально водит по дверному полотну, как будто проверяя, настоящее это дерево или так, подъёбка. Учитывая, какое у меня недоверие к той колумбийской суке, я был наполовину уверен, что ключ не подойдет, а потому вставил его и резко повернул, ожидая, что он надломится или типа того, но он, гляди-ка, сработал, хотя и с громким хрустом. Вот язви его, в первую секунду я инстинктивно подрываюсь сделать ноги. Может, оно громче послышалось здесь, чем там? Впрочем, по-любому будет предусмотрительней снять оружие с предохранителя.

Дверь, скрипнув, отворяется; прихожей здесь как таковой нет – видимо, народ в Нью-Йорке в них не нуждается. Прямо по центру обеденный стол с двумя стульями; остальные стулья, вероятно, растыканы где-то еще. Снаружи света почти не поступает, и я различаю только диван у одной стены и двуспальную кровать у другой. Телевизор сразу у окна. Непонятно, то ли простыни на кровати черные, то ли там просто темно. Тем не менее я осторожно приближаюсь, высматривая на постели хоть какой-то бугорок, и пускаю из обоймы семь пуль. Происходит три вещи: «пзззт», «пзззт» глушителя, легкое пуканье пуль, взрывающих подушку, и какой-то изумленный вздох за моей спиной. Оборачиваясь рывком, я вижу там голого белого мужика, кажется рыжего (в темноте сказать сложно: при выходе он не стал включать в санузле свет). Та сука дала мне не тот адрес. Я поднимаю ствол, чтобы чмокнуть его в голову, но он бросает мне что-то прямо в глаза, и я как будто со стороны слышу свой вопль. Что-то стекает мне по лицу, попадает на губы… ёшь твою медь, это ж жидкость для полоскания рта. Пока я залетаю в ванную и вымываю эту хрень из глаз, он успевает открыть окно и сигануть на пожарную лестницу. Я кидаюсь за ним, а он голышом скачет через две ступеньки и орет благим матом. Я, наспех прицелившись, стреляю, и пуля чиркает о металл, вышибая искры. Я грохочу по ступеням вниз до следующей площадки, стреляя в вопящего обнаженного чувака; что он там вопит, не разобрать, но на призывы о помощи не похоже. Я все стреляю по этой чертовой лестнице. Вместо того чтобы добежать до низа, чувак сигает через перила на асфальт.