– Ты в курсе, что у тебя здесь молоко хранится с января?

– Да я тут пробовал сам сделать йогурт.

– Он, наверное, комик, босс.

– Ха-ха, похоже на то. Или просто так шутит… Ну да ладно, брат. Подойди-ка сюда, чтобы я хорошенько тебя рассмотрел.

Я подтягиваю табурет, усаживаюсь. Сложно сказать, как он отреагирует, если смотреть ему в глаза: впечатлит это его или ввергнет в раздражение. Затем он начинает похаживать вокруг меня, как вокруг какого-нибудь экспоната. Меня тянет ему сказать: «Музей закрыт». Я буквально в шаге от этого. Не знаю, откуда у меня убеждение, что шутки разряжают обстановку; как правило, выходит наоборот.

– Питбуль, я тебе не рассказывал о таком Тони Паваротти?

– Нет, босс, но я и так о нем знаю. Кто из молодых, когда рос, не слышал о Тони Паваротти?

– А я тебя лет уж пятнадцать разыскиваю, ты это знаешь?

До меня не сразу доходит, что он обращается ко мне.

– Юби, а чего ты речь завел о Паваротти? Его ведь не стало, кажется, году в семьдесят седьмом – семьдесят восьмом?

– Семьдесят девятом. Тысяча девятьсот семьдесят девятом. Глянь сюда, Питбуль. Вот перед тобой человек, который его убил.

Четыре

Четыре

– Ого, ты раздобрел. А что у тебя с волосами?

– Поседели. Сначала преждевременно стал пегим, а там и вовсе побелел. Дамы зовут меня серебристым лисом.

– А почему не барсуком?

– Смешно, Джоси.

– Ты теперь, как окопался в Америке, звучишь, как один из них.

– Америкосов, что ли?

– Да нет. Кубинцев, среди которых ты трешься.