Эрван вспомнил пояснения Редлиха: обрезание по живому, сырое мясо, иногда человеческое, одинокая жизнь в лесу, телесные наказания…

– Да, мне об этом уже рассказывали.

– А вдобавок еще и церемонии… магические.

– То есть?

– Все заставляет думать, что он участвовал в убийствах.

У Эрвана закружилась голова: тому малышу, если он еще жив, сейчас должно быть около пятидесяти, и на сегодняшний день он идеальный Человек-гвоздь номер два. Почему отец никогда ему ничего не говорил?

– По-вашему, мальчишка помогал ему заманивать жертв в ловушку?

– Конечно. Что может быть безобиднее ребенка? Возможно, ему поручалось завлечь добычу в укромный уголок, а может, Фарабо с самого начала был рядом – старший и младший братишка – или еще как-то…

– Вы ничего больше о нем не знаете?

Краус порылся в кармане и выложил на стол сложенный вчетверо листок:

– Я был уверен, что этот след вас заинтересует. Диспансером, где его лечили, руководила некая сестра Марселла. Валлонка. Я выяснил: сейчас она живет в Куртре, в нескольких километрах отсюда.

Эрван почувствовал, как его сердце забилось быстрее. Слишком хорошо: вернее, слишком безумно, чтобы оказаться правдой: ребенок, сообщник Человека-гвоздя, давно ставший мужчиной, безусловно травмированный на всю жизнь, находится в досягаемости для допроса.

Эрван развернул листок и прочел: «Сестра Марселла. Бегинаж в Куртре, номер 17».

– А что такое бегинаж?

– Старая бельгийская традиция. Со времен Средневековья набожные женщины в нашей стране, будь то вдовы или одинокие, жили вместе в зданиях, выстроенных вокруг церкви, и звались бегинками. Что-то вроде деревни в городе.

– Они монахини?

– Строго говоря, нет. Это были мирянки и вполне независимые. Сегодня их больше не существует. Кажется, последняя бегинка умерла недавно. Но деревни принимают к себе сестер, ушедших на покой, как Марселла.

Эрван встал. Ему трудно было скрыть охватившее его возбуждение. Краус посмотрел на часы:

– Никто вам в это время не откроет. Где вы собираетесь ночевать?

– Представления не имею.