Прошло два часа, Рибуаз не появился. Никто не понимал, почему Эрван решительно отказывается привлечь дежурного медика и выдать ему тело. Нет, он хотел, чтобы лично Рибуаз, и никто больше, подтвердил, что смерть Одри – «свершившийся факт». А еще он рассчитывал, что тот подметит какие-нибудь детали непосредственно на месте. Эрван велел выключить прожекторы и прекратить все операции по изъятию проб, опасаясь, что избыток тепла вокруг тела ускорит разложение и помешает точной датировке смерти.

В 21 час все ответственные лица двинулись к своим машинам, пообещав созваниваться в течение ночи, Эрван согласно кивал, но ему уже было плевать: он передал эстафету комиссару из Версаля, Пьеру Сандовалю, а тот знал свое дело.

Он пожимал руки, записывал телефоны, раскланивался с собравшимися, как после барбекю. Его больше не трясло, но это было плохим знаком: началась стадия внутреннего замерзания – теряешь один градус каждые три минуты, сердце замедляется, органы больше не получают подпитки, наступает паралич или отмерзание частей тела. Эрван чувствовал себя еще хуже оттого, что как бы извне ощущал, что ночь не такая уж холодная. Враждебной была не ночь, а его собственное тело.

Вдобавок в голове угнездилась мигрень и веки горели. Вот уже два часа сад освещался только проблесковыми вспышками, галогенными лампами, световыми панелями на крышах и спецпрожекторами.

Наконец он собрал своих парней у подножия дуба, рядом с прудом, и смог приступить к организации собственной герильи. Отныне его боевые резервы сводились к Тонфа и Фавини, зато те уже были знакомы с жизнью Изабель Барер. Они смогут заново перерыть все, проверить, не был ли какой-нибудь душевнобольной выписан из одной из психушек, где она работала или лечилась, – а главное, из «Фельятинок»: Шату был всего в километре от Лувсьена.

Но сначала Эрван должен был уладить самый важный вопрос:

– Кто предупредит семью Одри?

– У нее никого не было, – заметил Фавини. – Во всяком случае, она никогда ни о ком не упоминала.

Марселец прав: будучи славянского происхождения, Одри всегда представлялась сиротой и никогда не скрывала, что прошла через темные годы, почти бродяжничество.

– И все же проверьте.

Оба мрачно кивнули; вокруг шелестели деревья и кусты, ноги вязли во влажной глине берегов пруда.

– Что дал обыск? – вернулся к делу Эрван.

– Пока ничего, но ребята роют.

Рефлекторно он бросил взгляд на здание: он представил, как оно оседает грудой строительного мусора и в облаке штукатурки являет свою тайну.

– Вернитесь на улицу Николо. Взломайте дверь, заберите все досье пациентов. Отправляйтесь на улицу де ла Тур. Соберите все, что содержит сведения о Каце. И всякий раз чтобы при вас был слесарь и группа поддержки. И патрон в стволе. Я не хочу ни малейшего риска. Нельзя исключать, что наш клиент прячется в одной из этих квартир.