Конечно, она была права. По ее словам, когда мы вернулись тогда в гостиницу, мама была в плохом настроении. Я же был уверен, что расстроенный человек не закажет окуня под шафранным соусом. И это, возможно, было тем моим единственным воспоминанием, в которое я сам верил.

– Значит, от меня что-то скрывают? – спросил я.

– Никоим образом. Но даже предположения o том, что тогда случилось, могут оказаться для вас слишком мучительными.

Вода закипела, и Берле выключила горелку.

– Это так… несправедливо, – сказал я. – Я знаю, что в этот лес заходили в сорок третьем году, и ничего не случилось. А мама с отцом тут же напоролись на снаряд.

Жослен покачала головой.

– Ничего странного. Ведь корпуса газовых снарядов железные. Они ржавеют. Но очень медленно. Может быть, в Первую мировую войну на них можно было наступить – и ничего. Но когда в лесу оказались ваши родители, снаряды пролежали там уже пятьдесят лет.

– А теперь?

– Теперь они проржавели еще сильнее. Так работает сама природа. Лес становится все более опасным.

Берле догадалась о моих планах.

– Даже и не думайте, – сказала она. – Люди до сих пор подрываются на этих снарядах. Всего пару недель назад такое случилось под Тьепвалем. Двое дорожных рабочих попали в больницу в полубессознательном состоянии. Они задели газовый снаряд, настолько проржавевший, что оболочка истончилась до пары миллиметров. Когда я об этом прочитала, сразу подумала о том событии – вашем событии.

Она замолчала. Искоса взглянула на меня. На подросшую неразгаданную тайну. На маленького мальчика, который теперь наяву сидел за ее кухонным столом. Я все больше утверждался в мысли о том, что ей не хочется будить воспоминания.

– Как вы думаете, что же произошло? – заставил я себя задать ей еще один вопрос. – Если вы дадите волю своим предположениям.

– Моя основная теория такова. Но чтобы ее понять, надо представлять себе, где мы находимся. Пребывание на Сомме вгоняет людей в тоску. Места сражений производят столь сильное впечатление, что некоторые впадают в состояние аффекта. Страшные рассказы создают потребность опереться на что-то осмысленное в жизни, на что-то гуманное. Я знаю, каково это – знать, что не можешь иметь детей. Пустота внутри, пустота вокруг. Так что, я думаю, вас похитили. Здесь, рядом с местом самой ужасной мясорубки в истории человечества.

– То есть кто-то просто… забрал меня с собой?

– В отделе усыновления я раз за разом сталкивалась с таким отчаянным, годами вынашиваемым желанием. Пусть и замаскированным в корректные одеяния и натянутую вежливость. Так что да, я думаю, вы потерялись и родители стали вас искать. Понятия не имею, при каких обстоятельствах. Вероятно, вы просто заблудились. А потом кто-то нашел вас. Напуганного и отчаявшегося. Может быть, сначала вас просто хотели забрать в безопасное место, но потом дала себя знать иная потребность. Миллионы людей не умеют просчитывать результат своих действий. Какая-то идея несколько минут кажется удачной. Потом наступает отрезвление. Приходит мысль: а что скажут соседи? Ребенок вскоре проголодается, заплачет. Свидетельства о рождении у него нет. Очень быстро восторг от первоначального плана проходит. Чаще всего отрезвление наступает уже через полчаса. Иногда через несколько дней. Есть, конечно, такие, кто надеется заработать на потерявшемся ребенке. Но и такой план рассыпался бы на следующий же день, когда им на глаза попалась бы газета с сообщением, что ваши родители погибли.