– Батюшки! Я совсем с тобой заболталась, а ведь надо ужин готовить! Ты идешь домой?

– Нет, я еще здесь побуду.

– Ну, как знаешь. Долго не засиживайся, а то мама потеряет. Опять я во всем виновата буду. – Люда поднялась, отряхнула свое платье в желтый и синий горошек, преспокойно открыла дверь ее комнаты (а за дверью море одуванчиков! А вдалеке виднеется их дом!) и пошла, пошла… Настя могла бы пойти за ней, но не хотела. Она уже знала, какое завтра наступит утро.

В другой раз к ней пропустили Эльзу Петровну. Тетя, по обыкновению, принялась протирать очки, будто в них дело, – просто на глаза навернулись слезы.

– Я приехала повидаться с тобой. Как ты?

– Нормально. Не стоило тратить время и деньги.

– Ты, как всегда, мне грубишь. Чем я заслужила такое обращение?

– Сама не знаю, – пожала плечами Настя, – может, мы по гороскопу не совместимы?

– Возможно, – вздохнула Эльза Петровна и достала из сумочки знакомую коробку. – Я привезла тебе краску для волос.

– Ой, спасибо! – обрадовалась Настя.

Только вчера она, глянув в зеркало, ахнула-волосы отросли! Жуткая картина! Серебристые корни уже вылезли на целый сантиметр!

Она взяла в руки коробку, а та вдруг на глазах стала уменьшаться, прямо как у той, сказочной Алисы, хотя это ей только казалось. На самом деле Алиса просто росла. Коробка совсем исчезла, и Эльза Петровна ушла не попрощавшись. И правильно сделала. Тогда, в Москве, Настя поступила точно так же.

Как-то ночью вломились монахи. Двое в белых капюшонах. Они, правда, ее не заметили, говорили друг с другом о погоде, о природе. Настя им не мешала, молча лежала, слушала.

– Мы вчера с Гришуней на пару четыре поллитры раздавили! – хвастался один монах своими успехами в математике.

– Да не звезди ты! – не верил ему второй. – Гри-шуня сто грамм опрокинет – уже лыка не вяжет!

– Я тебе говорю! Сукой буду!

– Побожись!

Первый монах щелкнул ногтем большого пальца о передний зуб и провел им по шее.

Потом Настя уснула, а когда проснулась, в комнате остался всего один монах. Он сидел на стуле в глубоко надвинутом капюшоне, так что виден был только рот. И рот кривой.

– Проснулась, ласточка? – спросил этот рот. Вместо ответа Настя отвернулась к стене.