Дом отца Призрака, расположенный в фешенебельном квартале Фучжоу, стал одной из первых жертв разъяренных юнцов-хунвейбинов, по зову Великого кормчего вышедших на улицы, буквально дрожа от идеалистических мировоззрений.

— Ты пережиток прошлого, — бушевал их вожак. — Раскаиваешься ли ты? Ты признаешь, что цеплялся за старые ценности?

Куан Баба встретил непрошенных гостей в своей гостиной, ужавшейся до размеров тюремной камеры благодаря толпе кричащих юнцов, ввалившихся в дом. Он взирал на них не столько со страхом, сколько с недоумением, так как искренне не мог понять, что плохого в его поступках.

— Покайся и встань на путь перевоспитания, и мы тебя пощадим! — воскликнул другой хунвейбин.

— Ты виновен в том, что придерживаешься старых мыслей, старых ценностей, старой культуры…

— Ты выстроил свою лакейскую империю на спинах народа!

На самом деле хунвейбины понятия не имели, чем Куан Баба зарабатывал на жизнь и была ли основана деятельность его кооператива на капиталистических принципах Дж. П. Моргана или на коммунистических принципах Маркса, Ленина и Мао. Они видели лишь то, что у него дом лучше, чем у них, и он может позволить себе покупать произведения искусства гнусной «старой» эпохи — искусства, не отражавшего борьбу народных масс против гнета Запада.

Куан Баба, его жена, двенадцатилетний Ан и его старший брат стояли перед разъяренной толпой, не в силах вымолвить ни слова.

— Ты пережиток прошлого…

Та жуткая ночь запомнилась молодому Ану смутным, расплывающимся пятном. И все же один момент отчетливо врезался ему в память, и именно об этом думал сейчас Призрак, стоя в своей роскошной квартире с видом на порт, дожидаясь предателя, продавшего ему семью Чанг.

Высокий студент, предводитель отряда хунвейбинов, стоял посреди гостиной в кривобоких очках в черной оправе, сделанных местным кооперативом. Брызжа слюной, он вел яростный диалектический спор с маленьким Куан Аном, испуганно прижавшимся к овальному кофейному столику, за которым отец много лет назад учил его пользоваться счетами.

— Ты пережиток прошлого, — бушевал главарь, крича прямо в лицо мальчишке. — Ты раскаиваешься?

Подчеркивая свои слова, он с силой опускал вниз толстую палку, тяжелую словно бита для игры в крикет; она издавала громкие шлепки.

— Да, раскаиваюсь, — спокойно ответил мальчик. — Я прошу народ меня простить.

— Ты откажешься от своих декадентских замашек.

Тум.

— Да, откажусь, — повторил Куан Ан, хотя понятия не имел, что такое «декадентские замашки». — Пережитки прошлого мешают нашему народу идти вперед в светлое будущее.