— Я их видел, — ответил я, стараясь держаться как можно спокойнее и увереннее, хотя мне было ох как не по себе.

— Где?

— В сундуке, в вашей комнате. Там, где вы их спрятали.

— В моей? — Он уставился на Томаса так, словно увидел его впервые. — Но ты же сказал…

— Роджер Мерсер застукал их как-то ночью в саду, — вмешался Томас; в голосе его звенело презрение. Правую руку он все еще прятал под плащ. — София забирала по ночам ключ из кабинета отца. Мерсер, сами понимаете, возмутился. Наутро он пришел к нам, весь кипя от ярости. Напомнил этому вот отцу Джерому, как много католиков в Оксфорде рискуют ради него жизнью, а потом заявил: он, мол, не станет принимать причастие из рук священника, живущего в смертном грехе, и не допустит, чтобы другие члены кружка пребывали в неведении. Сказал, что обязан донести старшинам ордена о поведении Джерома.

— Насколько мне известно, иезуиты не щадят тех, кто встает на их пути, — прокомментировал я, отступая из осторожности на шаг; но Джером смотрел не на меня, его зеленые глаза неподвижно уставились на Томаса. — Иезуиты убивают за свою веру или за то, что они называют верой, и вы — прекрасное доказательство тому.

— Я — доказательство?! — воскликнул Джером и коротко, хрипло расхохотался. — А, понятно, вы взвесили улики, Бруно, и пришли к выводу, что я и есть линкольнский убийца, ведь мне было что терять. Так?

— Роджер Мерсер угрожал сообщить, что вы нарушили обет целомудрия, — возразил я, хватаясь за факты, которые еще минуту назад казались столь очевидными. — Вам надо было заставить его молчать.

— Этого я не отрицаю. Я говорил Дженксу, что Мерсеру сообщили обо мне, что он усомнился во мне, и с этой стороны мне грозит опасность. Я рассчитывал, что Дженкс, по обыкновению, замолвит словечко и этого будет достаточно. Однако я допустил ошибку, роковую ошибку. — Он покачал головой, откинул с лица волосы. — Помните историю Томаса Беккета, Бруно, великого английского святого, архиепископа Кентерберийского? Говорят, король Генрих Второй в пылу гнева воскликнул: «Кто избавит меня от этого беспокойного попа?» Его приближенные слышали этот возглас. Но это просто вырвалось в гневе, это был риторический вопрос, если угодно, однако восприняли его как приказ. В итоге Беккета убили прямо у алтаря, а каяться пришлось королю. Вот в чем моя вина: я сказал что-то в том же духе о бедном Роджере Мерсере, а мой верный слуга, — он покосился на Томаса, и взгляд его был столь же презрителен, как и голос, — мой верный слуга истолковал мои слова по-своему.

— Вы не возражали, отец, — тихим голосом прервал его Томас. — Тогда вы были рады принять мою помощь.