Юный принц опять превратился в мужчину, то есть помрачнел и посуровел.

— По-хорошему. А недели через полторы после свадьбы в театр является маньяк с православной бородой: где моя бывшая жена. Я к нему отнесся милосердно, даже познакомил с Лялечкой.

— Это ваша нынешняя жена? Тоже балерина?

— Никаких балерин! — воскликнул балерон нервно, чуть не со страхом. — Она географ, просто заехала за мной в театр. И я его поил кофе, а? С коньяком. Убийцу! Но тогда он производил впечатление, скорее, жалкое, чем зловещее.

— Как вы считаете, Печерская была способна на самоубийство.

— Об этом меня спрашивал следователь.

— Ну и?

— Она была способна на все, — твердо заявил Валентин.

— В каком смысле?

— В психологическом.

— Что же она вытворяла?

— Ничего. Грубо говоря: бодливой корове Бог рог не дает.

— Ее нет в живых.

— Молчите уж! Я сам и кремировал… то, что осталось. — Валентин передернулся.

Сане все противнее становился и сам балерон, и их разговор о «несчастной», о которой с восторженной жалостью вспоминал философ. И которую задушил? Невероятно! И все же Саня продолжал настойчиво:

— Поясните свое умозаключение.

— А, вечно воображала себя героиней… Жизелью, Одеттой. Знаете, я вам что скажу? Эти восторженные натуры обычно неплохо устраиваются.

— В могиле.

— Ну да… ну, — балерон сбился. — Эта вечная скорбь и трепет. Она должна была влипнуть в какую-нибудь историю, я всегда чувствовал.

— И вовремя избавились. Вы сказали, что Печерская была способна на все. Могла ли она иметь дело с оружием?