Я, разумеется, понимал и его злость на меня, и его желание защитить Сандру. Я это даже предвидел: чем глубже мы станем погружаться в расследование, чем страшнее будет правда о ее семье, тем вероятнее, что мы с Хоппером схлестнемся касательно того, что делать с открывшейся информацией. Но остановиться здесь, не пойти до конца – вариант, который я даже не рассматривал.

Спустя много часов, в сумерках, мы вновь въехали на Манхэттен и покатили ветхими кварталами, среди пешеходов и колдобин в асфальте. Хоппер попросил подбросить его до квартиры в Ладлоу – единственные слова, что он произнес за всю поездку.

Он выбрался из джипа, набросил лямку рюкзака на плечо.

– Пока привет, народ, – бросил он и хлопнул дверцей.

– Погоди, – сказала Нора.

Она торопливо вылезла из машины и повисла у него на шее, обняла его прямо на тротуаре. Он добродушно щелкнул ее по подбородку и поднялся на крыльцо. Нора снова села в джип, и я с изумлением увидел, что она плачет.

– Бернстайн. Ты чего?

– Ты не понимаешь. – Она отерла глаза. – Мы его больше не увидим.

– Чего? Ну что за глупости?

Глядя, как Хоппер заходит в подъезд, она упрямо затрясла головой.

Удивительное, мягко говоря, заявление – да нет, не может такого быть. Не может все закончиться вот так, здесь, когда еще столько вопросов без ответов, – но тут я вспомнил его квартиру, голые стены, рюкзак из Южной Дакоты, цитату из «Идти дальше». Может, и впрямь он отыскал все ответы, каких добивался, и на этом распрощался с нами – вот так запросто, раз – и все?

Я не знал, что тут сказать, – Нору вдруг обуяло горе. Она молча рыдала до самого выезда из Нижнего Ист-Сайда, всю Хьюстон-стрит и добрую часть пути по Вест-Виллидж. Я пытался ее утешать, но страшно вымотался, и сосредоточенности моей хватило лишь на то, чтобы сдать прокатный джип обратно в «Герц».

Вокруг нас детонировала жаркая субботняя ночь. Пока мы пешком возвращались на Перри-стрит, лавируя среди густой толпы и гудящих машин, Нора не произнесла ни слова. Когда я отпер дверь, Нора пропустила мимо ушей мой вопрос, хочет ли она ужинать, и сбежала наверх.

Я направился в кабинет. Мрачный, нетронутый. Глядя в ночь за окнами, я даже пожалел, что на подоконнике меня не встречает Септим. Общество мне бы пригодилось; он, конечно, попугай, зато разумный. Однако Септима мы сдали на передержку. В доме не осталось никого и ничего.

Я звякнул Синтии – до смерти хотелось услышать тихий голосок Сэм, убедиться, что с ней все хорошо, – но Синтия не ответила. Я оставил сообщение. Пошел наверх, принял душ, все находки из «Гребня» надежно запер в сейф и улегся в постель. Пальто Брэда Джексона я нацепил на плечики и повесил на обратную сторону двери шкафа. Там оно как-то странно обвисло, лишилось жизни. Достаточно ли далеко я зашел в «Гребне»? Довольно ли увидел, докопаюсь ли теперь до дна?