Пьеса шла без антракта. Когда мы все-таки дожили до финала (Офелио наложил на себя руки, передознувшись ксанаксом, Гамлетта собралась с духом и высказала все, что накипело, своей сволочной мачехе, и – наконец-то – Фортинбрасса и банда ее подружек, элегантно припоздав, явились в Эльсинор в нейлоновых мини-юбках, как из «Ледовых эскапад»), я не встал с кресла.

В опустевшем зале, как ни странно, остался еще один человек.

Ну конечно. Хоппер.

Он сидел в последнем ряду, в самой глубине. Наверное, прошмыгнул, когда выключили свет.

– Макгрэт.

Как и я, он принес Норе букет – красные розы. Подстригся. По-прежнему носил серое шерстяное пальто и «конверсы», но под пальто обнаружилась белая рубашка, которую он, похоже, нашел вовсе не на полу, а круги под глазами слегка побледнели.

– Как твои дела? – спросил я.

Он улыбнулся:

– Неплохо.

– И выглядишь ты неплохо. Бросил курить?

– Пока нет.

Он хотел было что-то прибавить, но взгляд его метнулся мне за спину, и, обернувшись, я увидел, как из-за занавеса выскользнула Нора. Я вздохнул с облегчением: она по-прежнему щеголяла в нарядах старого трансвестита – черные легинсы, парадная лиловая рубашка Моэ; она не изменилась. А то Нью-Йорк проделывает такие фокусы в мгновение ока: выглаживает тебя, вычищает, полирует и вспушивает, и ты выглядишь хорошо, но в точности как все остальные.

Нора чуть не задушила нас в объятиях и помахала на прощание товаркам из труппы.

– Райли, пока! Ты была сегодня чудесная! – (Райли, симпатичная крашеная блондинка, играла Гамлетту и «Быть или не быть» произносила со всей весомостью, приличествующей вопросу «Постить иль не постить».) – Дрю, ты в реквизиторской шляпку забыла.

Нора – сияющая, напитанная театром – натянула пальто и предложила перекусить. На ходу взяла нас под руки – Дороти вновь встретилась со Страшилой и Железным Дровосеком.

– Вудворд, как твои дела? Я по тебе скучала. Ой, погоди. Как Септим?

– Бессмертен, как обычно.

– Вы оба принесли цветы? Какие вы вдруг рыцари.

Мы зашли в «Одеон», допоздна открытое французское кафе на Западном Бродвее. Набились в кабинку, и Нора уставилась нам в лица, будто мы иностранные газеты, а она изголодалась по новостям с родины.