Через два дня Милфорд снова постучался в нашу дверь. Открыла ему мама.

Я наблюдала за этим с другого конца коридора. Он поклонился и вручил ей букет цветов.

– Извините, – сказал он. – Не знаю, что это на меня нашло. Мне не следовало говорить то, что я сказал.

Мама приняла его извинения и цветы. Когда он ушел, она повернулась ко мне и сказала:

– Ну-ну. Кажется, он не такой уж плохой человек.

– Да ладно тебе, мама. Ты же сама знаешь, что произошло, равно как и я.

– Хозяин поделился с ним некоторыми своими соображениями?

– Конечно, поделился.

Следующие несколько дней прошли спокойно. Я выбросила из головы все мысли о Милфорде и вернулась к своим тревогам и заботам насчет работы. Мое беспокойство насчет мамы на некоторое время улеглось. Ее здоровье и впрямь стабилизировалось. Депрессия исчезла. Она все время говорила о Диззи и Гиллеспи, о том, какие они замечательные, милые, умные и вообще, наверное, самые лучшие кошки в мире.

А потом я однажды вернулась домой после очередного бесполезного собеседования с возможным работодателем и обнаружил маму в гостиной. Она сидела с Диззи на руках. И я тут же поняла, что что-то не так. Диззи была совершенно неподвижна, а Гиллеспи сидела у ног мамы и жалобно мяукала.

– Мама? – спросила я, кладя ей руку на плечо.

– Она ушла, – сказала мама.

У Диззи была открыта пасть, тельце скрючено. Видимо, умирала она в мучениях.

– Что случилось?

– Не знаю, – мама посмотрела на меня, и в глазах у нее было такое горе, что у меня сердце сжалось. – Только что была совсем здоровая и всем довольная, играла и прыгала вовсю. А потом у нее вдруг начался какой-то припадок. Потом ее начало рвать, и прежде чем я успела что-то сделать, она… вот как сейчас.

Диззи была такая маленькая, что поместилась в коробку из-под обуви.

– Только не выбрасывай ее в мусорный бак, – сказала мама.

– Не буду. Завтра отвезу ее к ветеринару.

– Поедем вместе.

– О’кей.