– Здравствуйте, мистер Розенкранц. Проходите, пожалуйста.
– Конни, видишь ли, я подумал, а что если… – начал я, переступая порог.
Она закрыла за мной дверь и взяла у меня вещи.
– Мисс Хэдли в оранжерее, – сказала она. – А я пойду накрывать чай и достану еще один прибор.
– Отлично, Конни, отлично, спасибо тебе! – сказал я, одарив ее своей обаятельной коронной улыбкой. – Дорогу я знаю.
Но она уже шла, унося мои вещи в одну из гостевых спален.
В доме пахло моющим средством с лимонной отдушкой. На мраморном столике у стены в медной вазе стояли свежесрезанные цветы, а на голом деревянном полу от передней до кухни играли блики света.
Через малую гостиную, столовую и комнату для рукоделия я через стеклянную дверь прошел в оранжерею, примыкавшую к задней части дома. Тетя Элис сидела в огромном белом плетеном кресле у окна, выходившего в сад. На коленях она держала вертикально огромную раскрытую книгу и очки. Заслышав мои шаги, она положила книгу и посмотрела на меня.
– О, Шем, пришел навестить старушку, какое счастье!
– Здравствуйте, тетя Элис, – сказал я и, наклонившись, поцеловал ее в щечку.
Она нахмурилась:
– Я вижу, ты нетрезв.
– Но и не пьян, – возразил я.
Пожав плечами, она узловатым артритным пальцем указала на круглый стеклянный столик в углу.
– Давай-ка принеси его сюда, Шем. Это бы и Конни сделала, но раз ты здесь, то пусть хоть какой-то от тебя будет прок.
Я принес столик, и она переложила на него книгу, не закрывая ее.
– Да ты садись, – сказала она, указав на другое плетеное кресло. Я придвинул его ближе к ней и сел. – Я надеюсь, ты приготовился поговорить о книгах. Я не откажусь от беседы. Нам с Конни ведь нечего особенно сказать друг другу. И я совсем не могу заставить ее читать. Пытаюсь, пытаюсь, заставляю, но она ни в какую, к книгам вообще не прикасается.
Я самодовольно кивнул, изобразив на лице наиобаятельнейшую улыбку.
– Но сначала, давай-ка об этом ужасе, который произошел с Джозефом. Мне и Куинн хватило, но к ее смерти мы хотя бы были подготовлены. Но Джозеф… Я до сих пор не могу оправиться от этого известия.
Я попытался придать лицу приличествующее моменту выражение, но не знал, каким оно должно быть, и только надеялся, что мне удалось изобразить скорбящего отца.