– Итак? Я тебя слушаю.

– Мне нужно пожить у вас несколько дней. – Я посмотрел на нее, желая узнать, как она отнесется к просьбе, которой я ее огорошил, потом прибавил: – По крайней мере, до похорон. А потом я уеду обратно в Сан-Анжело.

– Ишь ты, эдак ты еще попросишь и за билеты на самолет тебе заплатить.

Я вгрызся зубами в сэндвич – он был вкусный, прохладный и освежающий, благодаря огурчикам.

– Конечно, живи. Живи, сколько нужно. Конни приготовит тебе комнату. Возможно, так будет даже лучше – я хоть пригляжу тут за тобой и не дам тебе вляпаться в новые неприятности. А может даже, сумею заставить тебя взяться за новый роман.

От этих слов я сразу как будто размяк.

Качая головой, тетя Элис продолжала:

– Бедный Джозеф… Бедняжка… И эта его девушка тоже. Жалко ее, ей ведь теперь не достанется ничего, поскольку они не успели пожениться.

Об этом я до сих пор ни разу не подумал, и сейчас снова меня кольнуло чувство вины, но я постарался от него отделаться. В деньгах я нуждался больше, чем Мэри. Она-то найдет себе нового жениха, а у меня это последний шанс разобраться со своими долгами и начать новую жизнь. К тому же это все-таки был несчастный случай. Я не убивал Джо из-за денег. Если уж на то пошло, я вообще не убивал его.

– Ты-то, конечно, не знал его толком, – сказала тетя Элис. – Он был такой чудесный мальчик. Но ты-то не знал его совсем, а теперь уж поздно. Негодник ты вообще, Шем. Не думай, что я когда-то забывала об этом хотя бы на минуту. Но зато какой писатель, черт возьми! Какой писатель!..

– Уж даже и не знаю, что на это ответить.

– А ты ничего не отвечай, только все испортишь. Ты лучше спроси меня, что я сейчас читаю.

Я спросил. И тетя Элис целый час без остановки рассказывала мне. Она совсем не нуждалась в собеседнике. Ей просто нужен был кто-то, перед кем она могла выговориться. И смерть Джозефа не была тому помехой. И я подходил на эту роль, как подошел бы любой другой, каких бы чувств при этом ни испытывал. В этом я, конечно, не мог ее провести – она прекрасно знала, что у меня на душе. И это было своеобразной ценой, которую мне полагалось заплатить. За возможность пожить в ее доме, за частое нежелание поддерживать отношения, за длительный простой в моем писательском труде, за мои вечные проблемы с женами, за все мои промахи, заблуждения и ошибки. Тетя Элис, как всегда, умудрилась на помнить мне обо всем этом, не прибегая к словесной форме. Она была для меня эдаким волшебным зеркальцем правды. Она была тем, что оголяло мою совесть, лишая меня возможности игнорировать ее. Она словно тыкала меня носом в эту совесть, так как сам я, по ее мнению, был на это неспособен, потому что не представал в ее глазах настоящим мужиком, хотя и был гениальным писателем.