— Я его любила, — говорит Холли, глядя на хризантемы. Цветы на кусте ярким красно-оранжевым цветом сияют на фоне серой плиты с простой надписью: «Кермит Уильям Ходжес», а под надписью: «Конец смены». — Я так его любила!

— Ага, — признается Джером. — Я тоже.

Она смотрит на него пугливо и с надеждой — под седеющими прядями волос у нее почти детское лицо.

— А ты же всегда со мной будешь дружить?

— Всегда. — Он обнимает ее за хрупкие, аж страшно, плечи. За два последние месяца жизни Ходжеса эта женщина похудела на десять фунтов[74], которые ей вообще нельзя было терять. Джером понимает: маме и сестре не терпится откормить ее. — Всегда, Холли.

— Я знаю, — говорит она.

— Так чего спрашиваешь?

— Так приятно слышать, как ты это говоришь!

Конец смены, думает Джером. Ему не нравится, как это звучит, но это правда. Так и есть. И это лучше, чем похороны. Гораздо приятнее сидеть здесь под августовским утренним солнышком вместе с Холли.

— Джером! А я не курю.

— Это хорошо.

Они еще немного сидят молча, смотрят на хризантемы, яснеющие на сером фоне могильной плиты.

— Джером!

— Что, Холли!

— Сходишь со мной в кино?

— Да, — говорит он и исправляется: — Ага.

— Оставим посредине свободное место. Поставим туда попкорн.

— Хорошо.

— Потому что не люблю его на пол ставить — так как там, может, какие-то тараканы бегают или крысы.

— И я тоже. А что смотреть будем?