– Это не только жестоко, но и несправедливо, – собравшись с силами, отозвался он. – Все, что я делал – все – было только для тебя.

– Жестоко? И это я слышу от самого маэстро жестокости?

Диоген понял, что уже почти полминуты не дышит, а слова Констанс продолжали мерно разрезать его на кусочки. Он чувствовал, как внутри него растет чувство униженности и… гнева.

– Ты решила отправиться сюда, хорошо зная мое прошлое и мою историю. Тебе не кажется, что неправильно теперь корить меня ими?

– Неправильно? Да кто ты такой, чтобы решать, что правильно, а что нет? – она громко и саркастически рассмеялась.

Эта необузданная, дикая вспышка заставила Диогена стушеваться. Он понятия не имел, как ответить на эти вопросы и что сказать в свою защиту. Препарат был введен уже на три четверти. Он мог только надеяться, что, во имя Господа Бога, он скоро подействует должным образом. Констанс подобными разговорами взращивала в себе ярость, и распаляла сама себя.

– Когда я вспоминаю то, что ты сделал, – сказала она, – во всей этой истории, когда я вспоминаю, как ты устроил Алоизию отчаянно несчастную жизнь, мне интересно, как после этого ты сейчас можешь жить в мире с самим собой!

– Алоизий тоже сделал меня несчастным… пожалуйста, Констанс.

– Пожалуйста, Констанс, – с усмешкой повторила она. – Какую же ошибку я совершила, доверившись тебе! Вместо того чтобы вылечить меня, ты меня отравил. Откуда мне знать, что это не один и тот же препарат?

Своей свободной рукой она толкнула стойку с капельницей.

– Ах, осторожно! Осторожно! – Диоген удержал штатив, защищая свое драгоценное лекарство.

– Я должна была догадаться, что твои обещания окажутся напрасными!

– Констанс, мои обещания нерушимы. Весь этот гнев – результат твоей болезни. Это не ты.

– Да неужели?

Она схватила трубки. Он бросился останавливать ее, но было уже слишком поздно – она вырвала их из своей руки, разбрызгивая фиолетовую жидкость, вперемешку с каплями крови, стойка с треском свалилась на пол.

– Констанс! Боже! Что ты наделала?