– Заигрался ты, Саша, – сказал Курашов. Не поймешь – то ли с издевкой, то ли с сочувствием.

– Я бы попросил без комментариев.

– Подписывай, – повторил Кассель, – у меня мало времени.

Железняк подошел к столу, взял бумаги, начал читать. Пока читал, на его лице появилось выражение растерянности.

– Мужики, побойтесь бога, это же все, что у меня есть…

– Ничего у тебя нет, – жестко сказал Курашов.

– Подписывай уже, – простонал Кассель, повернулся к Железняку, подошел к нему, выхватил бумаги у него из рук, бросил на стол и толкнул Железняка в плечо:

– Долго мне еще ждать?

– Я бы попросил без рукоприкладства.

– Скажи спасибо, что тебя вообще оставили в живых, – прошипел Кассель, – Сорос доморощенный. Великий, мать его, комбинатор. А я еще его хотел своим замом сделать. Придурок.

Кажется, Кассель хотел добавить что-то еще, какое-то слово, покрепче.

– Борис Михайлович, надо признать, задумка у него было красивая.

– Да уж, красивая. Правительство второй день заседает, пытается понять, что теперь с его красотой делать. Если начнется цепная реакция в регионах, нам 98-й год покажется золотым веком российской экономики.

– Но признайте, что мы с вами очень неплохо заработали на операции, которую провел Саша.

– Он с самого начала планировал нас кинуть. И тебя, и меня.

– А мы с вами с самого начала планировали кинуть его. Просто мы успели раньше.

Кассель мотнул головой, как бы отмахиваясь от слов Курашова.

Железняк облизнул пересохшие губы.

– А если я откажусь подписывать?

– Тогда ты отсюда не выйдешь, – пообещал Кассель, – и никто тебя искать не будет. И жалеть никто не будет. У меня по твоему поводу самые широкие полномочия. И, честно говоря, у меня руки чешутся…