Прист задумчиво потер подбородок. Джессика придвинулась к нему еще ближе. Роулинсон же опять принялся вглядываться в даль.
– Ты сказал, что кто-то из твоих ребят упомянул в этой связи нацистов, – напомнил Чарли.
– Да, он говорил о докторе-нацисте Шнайдере, который работал в Бухенвальде. Он будто бы специализировался на пытках заключенных с применением яда. И некоторые охранники любили за этим наблюдать. Лично я этому верю. – Роулинсон покачал головой. – Не перестаю поражаться, насколько распространены самые мерзкие и тошнотворные проявления зла.
– Ты любишь музыку?
Это был вполне невинный вопрос, но Джессика встретила его презрительной гримасой. Прист расценил ее молчание как «нет» и снова перевел взгляд на дорогу. Первые десять миль обратного пути в Лондон прошли в почти полном молчании. Прист ощутил разочарование. Музыка играла в его жизни важную роль.
Джессика изучала бумаги, которые передал им Роулинсон, перечитывая каждую страницу по два-три раза и жадно впитывая информацию.
– Роулинсон что-то говорил о нацистах, – сказала она наконец, не поднимая глаз.
– В самом деле?
– И Скарлетт тоже говорила тебе о них.
– Вы беседовали?
– А тебя это удивляет?
– Конечно, нет. Извини, я ничего такого не имел в виду.
– Ладно, хорошо, – раздраженно произнесла Джессика. – Итак, мы говорили о нацистах.
– Как думаешь, Майлз был нацистом?
– Думаю, это возможно. – Она замолчала, думая. – Во всяком случае, все его имена пользователя в социальных сетях кончались одними и теми же цифрами. Восемьдесят восемь.
– И что с того?
– Восьмая буква алфавита – это «H», «эйч».
– Эйч-эйч.