Так что же делать?
Поруганный и оплеванный, подозреваемый в мошенничестве, с клеймом ПТСР на лбу, что, черт возьми, мог он сделать?
Ничего не приходило в голову.
Ничего, кроме глупого афоризма:
Большинство его карт – сущий мусор. Или же в сложившихся обстоятельствах их не разыграешь.
И все же у него был туз в рукаве.
Может, он принесет ему выигрыш, а может, наоборот.
В утреннем тумане всходило солнце. Оно не успело еще толком подняться, как зазвонил телефон. Гурни встал из-за стола и прошел в комнату. Звонили из клиники, просили Мадлен.
Гурни думал было отнести трубку в спальню, но тут Мадлен, в пижаме, показалась в дверях комнаты и протянула руку за телефоном, будто бы ожидала этого звонка.
Она взглянула на экран, потом ответила приятным деловым тоном, который так никак не вязался с ее сонным лицом.
– Доброе утро, это Мадлен.
Потом долго слушала что-то – видимо, какое-то объяснение. Гурни за это время сходил на кухню и заправил кофемашину.
Голос Мадлен прозвучал еще только раз, под самый конец разговора, и Гурни разобрал лишь несколько слов. Кажется, она на что-то согласилась. Через несколько секунд она вошла в кухню, и в глазах ее было вчерашнее беспокойство.
– Как твоя рука?
Лидокаин, которым его обезболили, прежде чем наложить девять швов, больше не действовал, и ладонь у запястья пульсировала от боли.