— Не знаю. Вот уж не знаю. Не думаю… хотя… может, и пойму.

— Все, что у меня было, — это Сэмюэл… В нем вся моя жизнь. Я защищала себя, наверное. Поэтому постепенно я втянулась в игру, а потом уже было поздно останавливаться… Ну, а чем закончилось, вы уже знаете, — прошептала Эльза, — были такие моменты, что я даже радовалась. Моменты, когда казалось, весь мир рукоплещет тому, что делает Сэмюэл. Не слишком приятное зрелище — эта новая Германия. Всплыли старые имена, те, что пугали нас еще в детстве. Опять била в глаза эта глупая, пузатая и напыщенная германская гордость: она была на фотографиях, ею полнились газеты, они опять маршировали, как будто на улице 30-е ходы. Сэмюэлу это тоже не нравилось, но ведь он, благодарю тебя, Господи, не знал того, что пришлось пережить мне.

Нас содержали в лагере неподалеку от Дрездена, мы раньше жили в этом городе. Мой отец был парализован. Больше всего там в лагере ему не хватало и от чего он страдал сильнее всего — так это отсутствие табака, и я сворачивала ему сигареты из любой дряни, из всего, что могла отыскать. Мне хотелось хоть как-то помочь ему обмануться, утешить его. Однажды его увидел с такой сигаретой охранник и принялся смеяться. Подошли другие и тоже смеялись. Мой отец держал эту сигарету парализованными пальцами, и пальцы его уже были обожжены. Он же не знал, не понимал, что курит… вот так.

Словом, когда они возвратили Германии пушки, дали им деньги, униформы, тогда я, случалось, даже радовалась тому, что делал Сэмюэл. Мы ведь евреи, знаете, и вот поэтому…

— Да, знаю. И понимаю вас, — сказал Смайли. — Мне тоже пришлось это повидать. Немного.

— Дитер сказал, что вы видели.

— Дитер так сказал?

— Да, Фрейтагу. Он сказал Фрейтагу, что вы очень умный человек. Вам когда-то до войны удалось провести Дитера, а он узнал об этом много позднее. Так рассказывал Фрейтаг. Он еще рассказывал, что вы лучше всех тех, с кем Дитеру доводилось встречаться.

— Когда Фрейтаг рассказал вам все это?

Она смотрела на него долгим взглядом. Смайли в жизни не приходилось видеть выражение такой обреченности и безнадежности на лице человека. Он припомнил сейчас, как она ему как-то сказала: «Дети моей печали мертвы». Теперь ему стало понятнее, что стояло за этой фразой. Помолчав, Эльза в конце концов сказала:

— Ну, как же, ведь это так очевидно: в тот вечер, когда он убил Сэмюэла. Это-то и горше всего, мистер Смайли. Именно в тот момент, когда Сэмюэл мог сделать для них так много — не просто обрывок того, обрывок другого, а целиком всю информацию, причем, заметьте, постоянно, — в этот-то самый момент их собственный страх погубил все дело, превратил их в зверей, заставил уничтожить собственными руками их детище.