Папа пошел в гостиную, чтобы принести мне правильный кофе, очевидно без кофеина, хотя на самом деле я чувствую себя странно спокойной со времени того, что папа называет «несчастными случаями», врачи зовут «происшествиями», Бреймы считают «заговором», а полиция говорит об этом как о «совпадении» – но с тяжелой, угрожающей иронией.

Все обеспокоены тем, насколько я спокойна (за исключением моментов, когда говорю о долбаном дереве). Наверно, ожидают, с учетом моего состояния, что я должна теперь выдать полный набор реакций психа из «Бедлама», скрежетать зубами и раздирать на себе одежду. На самом деле я чувствую… «онемение», пожалуй, более подходящее слово, чем «спокойствие». Как будто я опустошена от всех чувств. Не знаю, отчего так: оттого ли, что необходимо все смягчать ради папы, или от истинного объема того, что на меня свалилось, или все дело в селективных ингибиторах обратного захвата серотонина[24].

Это мое первое близкое столкновение со смертью, и я еще не начала переваривать его. Мой разум присматривает сам за собой собственным странным способом. Я всегда думала о своем мозге как о трехмерном лабиринте с мыслями, опасно несущимися по извилистым нейронным путям. Теперь там словно механизмы безопасности, почти как противопожарные двери вдоль коридора, которые закрылись, останавливая правду до тех пор, пока я достаточно не поправлюсь.

В результате я будто подвешена в каком-то защитном геле. И все же я не психотик: это скорее похоже на осознанное сновидение. Я знаю, что придет ко мне, когда те противопожарные двери неизбежно будут сломаны, и по сравнению с этим вся моя жизнь покажется летним лагерем отдыха.

Папа локтем открывает дверь в комнату, держа по кружке в каждой руке.

– Молоко наивысшей жирности, чтобы подкормить тебя.

У него хриплый голос. Он не плакал при мне, и я ему благодарна. В смысле, я в буквальном смысле последний человек на Земле, который осудил бы его за это (видели бы вы, как я, сколько огромных мужчин плакали здесь), но он знает, что это не то же самое. И возможно, это стало бы для меня последней каплей – видеть, как он сломался. Он постоянно приезжал сюда ко мне, но фактически в кризисных ситуациях я всегда была только с мамой, и он явно чувствует, что теперь должен примерить на себя ее роль.

– Спасибо, папа.

Он завел новую привычку – кивать головой и трясти ею одновременно.

На спинке дивана висит флисовое одеяло. Папа укрывает им мои колени, хотя в комнате настолько жарко, что я вижу, как воздух волнами колышется перед окном. Дни аналогичным образом кажутся размытыми. Вы всегда теряете контроль за временем, когда попадаете в это место. Но поскольку на сей раз травма была внешней, а не сгенерированной моим мозгом – это ощущается по-другому. И промежуток между трагедией и похоронами почему-то странно напоминает неделю между Рождеством и Новым годом.